— Гражданка следователь Галина! Я возлагаю последние надежды на суд и надеюсь перед судьями доказать свою невиновность. Скажите, пожалуйста, кто судьи и как будет проходить суд?

Гражданка Галина вскочила. Ее лицо исказила гримаса презрения.

— Как ты смеешь меня называть по имени, выродок, говно, мразь! Мы без суда зашлем тебя туда, где ты живой п… никогда не увидишь!

Галина была дежурной любовницей Семеонова и, случалось, уединялась с ним в следственном корпусе.

Ответ следователя Галины покоробил Василия, но он продолжал надеяться на справедливость и обдумывал свою речь на суде, ответы и поведение.

«Я сумею их убедить», — думал он.

Но суда не было. В конце августа Василия отвели из камеры на первый этаж Бутырской тюрьмы и поместили в один из нескольких расположенных рядом друг с другом боксов. Через несколько минут дверь открылась и Иголкина провели в маленькую комнату на противоположной стороне коридора. Молодой лейтенант протянул небольшую бумажку и сказал:

— Ознакомьтесь и распишитесь.

Бумажка представляла собой решение Особого Совещания, в котором говорилось, что В. Иголкин по статье 58–10 часть I и статье 58–11 осужден на 5 лет заключения в исправительно-трудовых лагерях.

Василий возмутился:

— Это незаконно!

— Не хотите — не подписывайте, — равнодушно ответил лейтенант. — От вас требуют только заверить, что вы ознакомились.

Иголкин поставил свою подпись. Процедура заняла две минуты.

Оказавшись опять в боксе, Василий слышал, как хлопают двери. Это его соседей водили на прием к лейтенанту. Скоро все стихло. Вертухай за дверью сказал:

— Этих испекли!

Холодная голова, горячее сердце и чистые чекистские руки для Василия Иголкина перестали существовать.

Органы не придерживались правила «доносчику — первый кнут». Необычным исключением был арест Бориса Веперенцева в июне 1951 года. Осведомителя привлекли по делу преступной группы, разоблачению которой он сам способствовал, и дали, как и Атосу, Портосу и Арамису, десять лет особых лагерей. Причиной несчастья для Бориса послужил брак в работе следователя Семеонова. Особенность дознания по подобным делам заключалась в том, что арестованный сам наговаривал на себя и сознавался в мнимых преступлениях. По рапортам и отчетам осведомителей следователь знал, какие показания нужно получить от своей жертвы, и направлял ответы в нужное русло. Источники информации не назывались. Помощь и имена секретных осведомителей оставались в тайне. Подавленный мощью репрессивной машины, подследственный послушно играл отведенную ему роль. Этот порядок нарушил Атос. Следователь Семеонов был вынужден предъявить ему показания Бориса и провести осведомителя как свидетеля по делу. Семеонов плохо отобрал материал и раскрыл истинную роль Веперенцева. Окрепнув после Сухановки, Атос с неопровержимой логикой доказал, что Борис не свидетель, а провокатор и осведомитель. Это следовало из материалов, включенных в дело. Веперенцев был раскрыт и потерял свою ценность как внештатный сотрудник. Его убрали. Борис не отсидел весь срок. Освобождение принесла кампания массовой реабилитации, начавшаяся в 1956 году. Провокатор вышел на свободу опустошенным. Хозяин, которому он беззаветно служил, не оценил его усердия и наградил за преданность тюрьмой. Как верный пес, простивший побои и несправедливость, Борис продолжал нести прежнюю службу. Времена менялись. Услуги Бориса становились все менее нужными. Новые люди, которые пришли в органы, смотрели на осведомителя с откровенной брезгливостью. Они презирали в нем непрофессионализм своих костоломов-предшественников. Борис погибал. Он не мог жить без шпионства, наушничества и доносов. Провокатор спасся, переключив свою страсть на новый объект. Борис стал подслушивать птиц и записывать их голоса. С импортным магнитофоном он часами сидел в лесной чаще, таился на опушках и в перелесках, прятался за стогами сена, крался по болотам, скользил на лодке по водной глади. Птицы не подозревали, что за ними следят, и пели вдохновенно и радостно. Борис не ограничился просторами Средней России. Он побывал на Урале и за Уралом, на Дальнем Востоке, в Средней Азии и на Кавказе. Бывший осведомитель теперь знал, что хочет сказать своей невзрачной подруге соловей в радостный брачный период, о чем заливается жаворонок, какие намерения у вечных врагов совы и вороны, о чем беспокоится фазан, что затевает кеклик, чего опасается зяблик, о чем предупреждает сойка и что беспокоит сороку. Бывший секретный сотрудник знал тайные мысли белого гуся. Это были знания не дилетанта, а профессионала. Веперенцев имел ученое звание доктора биологических наук. Со временем он дослужился до профессора.

Борис не только проник в птичьи тайны, но и выдал их. Осведомитель-ветеран предал птичье племя. В конце 70-х годов на прилавках магазинов фирмы «Мелодия» появились пластинки с голосами птиц, записанными доктором биологических наук профессором Борисом Веперенцевым. Профессор особенно любил стук дятла и с должным тактом и без напора предлагал эти звуки слушателям. Пластинки хорошо покупались. В глухую зимнюю пору сотни квартир наполнялись трелями соловья, песней жаворонка, голосами чижа, скворца и дрозда — радостной весенней мелодией. Стук дятла терялся в этом торжествующем хоре. По домам разносилось:

— Ку-ку! Ку-ку!

Это были теперь не часы, а голос настоящей кукушки. Людям становилось тепло от встречи с пернатыми, и они в мыслях своих благодарили ученого, который привел их в радостный мир природы. Никто не знал ни о пути, ни о трагедии, ни о спасении провокатора Бориса Веперенцева [21] .

Курс наук института экономических проблем, в котором Иголкин проучился почти два года перед арестом, мало интересовал неудавшегося дипломата. Усердия на занятиях он проявлял ровно столько, чтобы сдать экзамены на четверки и получить стипендию. Отлынивая от экономических наук, студент мечтал о медицине. Он происходил из семьи врачей. Медиками были его мать и дядя. Двоюродный брат Анатолий учился в медицинском институте, в который поступил тем же летом 1949 года, когда Василий определился в институт экономических проблем. Василий сначала хотел поступать в медицинский вместе с братом, но по лености и нежеланию готовиться к экзаменам отказался от этого плана, а потом сожалел о своем решении. Первое время Василий не находил себя в институте экономических проблем лишь потому, что не испытывал влечения к карьере экономиста. Но скоро он начал подсознательно чувствовать, что предлагаемый студентам курс общественно-политических и экономических наук пропитан ложью. Появилось отвращение и к институту, и ко многим из собравшихся в нем преподавателей и студентов. Иголкин искал выход. Ему казалось, что где-то рядом существует прекрасный мир медицины. Представителями этого мира были дорогие и близкие люди. Василий судил о врачебной профессии, находясь в плену обаяния их личностей.

Больше всех интерес к медицине пробудил в нем дядя Арсений. Это был образованный и талантливый человек, привлекающий к себе окружающих. Василий знал про его жизненный путь. Окончив в начале 30-х годов медицинский факультет Московского университета и получив диплом врача, Арсений остался в аспирантуре на кафедре неврологии. Ему прочили большой путь в науке. Но судьба распорядилась иначе. Аспиранта призвали в армию. Молодой военный врач служил под Москвой и продолжал заниматься исследовательской работой. Из-под его пера вышли две статьи, посвященные физиологии и психологии человека в танке. Работы были опубликованы в немецком научном журнале. Это едва не послужило причиной гибели автора. Друзья предупредили Арсения о возможности ареста. Шел май 1938 года. Доктор не пошел на службу, а поехал в Москву, купил велосипед и отправился в путешествие по Подмосковью и по Рязанщине. Он катался четыре месяца, питаясь чем Бог пошлет. В сентябре возможности и моральные силы беглеца иссякли и он вернулся на службу. Его отлучка была оформлена друзьями-врачами как вызванная состоянием здоровья. Арсений нес службу и ждал ареста. Но арест не состоялся. Следователь, начавший дело Арсения, получил пулю в затылок в подвале Лубянки, а тот, что принял делопроизводство, ждал своей участи в камере. Дело заглохло.

Забегая вперед, расскажем, что в 60-х годах Арсений, известный военный врач, пользующийся огромным авторитетом среди коллег, поведал племяннику грустную, хотя и банальную для того времени историю. Его вызвали на Лубянку по делу о посмертной реабилитации бывшего сослуживца. По завершении разговора молодой и чрезвычайно интеллигентный по виду капитан рассказал доктору и о его деле и назвал имя человека, написавшего донос. Этот человек давно умер, но Арсений любил его и не забывал ходить на могилу товарища. Дядя не сказал племяннику, что он побывал на этой могиле еще раз. О чем он думал, стоя над надгробной плитой, никто не знает.