— Где ваше заявление? — спросил профессор.

Наложив резолюцию, старый врач поднялся, отдал документы и протянул руку будущему врачу с верой, что он не ошибся в своем порыве:

— Желаю успеха на экзаменах!

— Спасибо, Федор Федорович, — ответил Василий. — Скажите, пожалуйста, какой балл для меня будет проходным?

— Отвечу прямо, — не стал лгать директор. — Поступление вам гарантируют только круглые пятерки, двадцать очков. — Профессор предвидел, что по поводу этого абитуриента ему предстоит тяжелый разговор с парторгом.

Когда Василий вернулся в приемную, секретарше показалось, что из кабинета вышел совсем не тот человек, который так напугал ее пятнадцать минут назад. Глаза парня искрились, а на лице играла радостная и счастливая улыбка. Остановившись посередине приемной, он долго рассматривал какую-то бумагу — а это было заявление с резолюцией директора — и внезапно сказал теперь уже человеческим голосом:

— Помогите, пожалуйста, прочесть. Я плохо понимаю почерк.

Для секретарши почерк директора не представлял трудностей:

— Принять документы и допустить к экзаменам. Свидетельство об окончании десяти классов предъявлено мне.

— Теперь я буду сдавать экзамены! — Посетитель схватил секретаршу за плечи и начал трясти ее. — Спасибо вам!

Женщина съежилась, но не отбивалась. У этого недавно страшного человека были влекущие и добрые руки, и он не мог причинить ей зла.

Последним препятствием на пути в институт был устный экзамен по литературе. Василий пришел на него, имея в активе пятерки по физике и химии и сданный письменный экзамен по литературе. Какую отметку ему поставили за сочинение, Иголкин не знал. Это сообщалось абитуриенту на устном экзамене по литературе. Так что сегодня прояснялось все. Становились известны отметки и количество набранных очков. Решалось, быть или не быть студентом.

Билет, вытянутый Василием, содержал три вопроса:

1. Образ Зои Космодемьянской в советской литературе.

2. Партия и народ в романе М. Шолохова «Поднятая целина».

3. Образ царя Бориса в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов».

Абитуриент В. Иголкин владел материалом билета, но человек СЕЕ-884 знал и другое. При взгляде на первый вопрос перед ним промелькнули кадры военной кинохроники. Показался заледенелый девичий труп с неласканными грудями. Раздался голос диктора:

— Она сумела так умереть, что ее смерть доказала врагам — советский человек сильнее их пыток, их виселиц!

Эти слова прогнала песня А. Вертинского «На смерть юнкеров»:

Жизнь и смерть Зои Космодемьянской была для человека СЕЕ-884 продолжением песни А. Вертинского. Но открывать это было нельзя.

«Ради сдачи экзамена и поступления в институт мне придется говорить не то, что я думаю, а лгать!» — вздрогнул Иголкин.

Еще большие терзания вызвал второй вопрос. Иголкин прошел тюремный университет и знал правду о коллективизации. Но говорить об этой правде здесь он не мог. Абитуриент Иголкин понимал, как должен отвечать по билету, для того чтобы сдать экзамен, и не мог примириться с предстоящим.

Десятки тысяч людей в советской стране в той или иной степени знали всю фальшь окружающего их мира. Тем не менее они ходили на собрания и включались в хор бурных и продолжительных аплодисментов, посещали политзанятия, тащились на общественные мероприятия, подписывались на заемы, боролись за мир и против врагов, участвовали в выборах без выбора и голосовали за кандидатов нерушимого блока коммунистов и беспартийных. Все делали и говорили не то, что хотели и думали, а то, что от них требуется. Они одобряли, поддерживали, присоединялись и разделяли. Люди поступали так без восторга, но и без видимого принуждения. Они относились к проявлениям советской жизни как к неизбежному злу и не тратили энергию на бессмысленный протест и противодействие. Дома люди становились сами собой и говорили то, что думали. Все знали правила игры. Но Иголкин этих правил еще не принял. Ему казалось, что сегодня, сдавая экзамен, он совершает предательство.