Шрифт:
— Ну так пошли, нам по пути.
— Пошли, но я почему-то думала…
— Что, что ты думала?
— Думала, что вы кого-то ждете.
Мито заметил, как сразу изменилась Мари, стала по-прежнему далекой и недоступной, и это даже обрадовало его, ибо все, что он собирался сказать, предназначалось именно для такой Мари — далекой и недоступной.
— Да-а.
— Думаю, ждет, наверно, кого-нибудь.
Некоторое время шли молча. Тропинка была узкая, и Мито пропустил Мари вперед.
— Я была в кино, — сказала Мари, должно быть, из вежливости, чтобы не молчать.
— Мари!
Мари обернулась к Мито. Мито молчал, и она снова пошла вперед.
— Мари! — Мито почти кричал.
Мари остановилась и застыла на месте, она вся съежилась, будто ожидая удара.
— Что? — не сразу отозвалась она.
Мито не ответил, а вздохнул.
— Я тебя ждал.
— Что? — Мари не поверила своим ушам.
— Я больше не могу, — голос Мито оборвался, — не могу…
— Что это с тобой? — деланно засмеялась Марш «Выпил небось, вот и шутит».
— Не понимаешь? — Мито подошел к ней совсем близко и положил руку на ее плечо.
Но Мари, дернув плечом, стряхнула его руку.
— Если не замолчишь сейчас же, я уйду, — обиженно проговорила она.
— Мари, я не шучу с тобой!
— Не шутишь?
Мари по-прежнему обращалась к нему на «ты», но теперь это означало, что она сердится.
— Нет, не шучу.
Мито чувствовал, что успокаивается. Он уже все сказал и не волновался больше.
— Ты шутишь! — твердо проговорила Мари, как бы приказывая ему отказаться от своих слов.
— Вовсе не шучу, а…
— Шутишь! Шутишь! Смеешься надо мной! — И, повышая голос, она продолжала: — И тебе сказали — пойди попробуй, не откажет. Сказали, да? Меня все обманывают!
— Я не обманываю тебя.
— Нет! Нет! Нет!
Мито опять обнял ее за плечи и притянул к себе.
— Я люблю тебя, люблю!
Мари вырвалась.
— Мари!
— Ты шутишь! Шутишь!
У Мито оборвалось сердце. Он вдруг разозлился: не верили самой большой его правде! Не верили!
— Уходи! Чтоб я не видел тебя! — закричал Мито. — И иди к тому, кто шутит с тобой! Уходи!
Мари не сводила с него удивленного взгляда. Потом вдруг заплакала. Мито с трудом перевел дыхание и погладил ее по голове:
— Не надо! Зачем ты плачешь? Если ты не хочешь…
Мари плакала, всхлипывала, как ребенок, и говорила что-то, но Мито не мог разобрать.
— Может быть, ты любишь кого-нибудь другого? — спросил ее шепотом Мито и тут же пожалел об этом, так как ошеломленная Мари вдруг попятилась назад и замахала руками:
— Нет! Нет! Никого я не люблю! Никого!
С рыбозавода Леван возвратился поздно вечером. Прежде чем пойти домой, он зашел в парикмахерскую побриться.
Парикмахерская помещалась в маленьком голубом домике. В одной комнате был «салон», в другой жил Геронти с женой.
В «салоне» Леван никого не застал. Наконец выглянула жена Геронти. Поздоровавшись, она вошла в комнату.
— Геронти! — уже в третий раз звала она. — Клиент ожидает.
Геронти в другой комнате играл в нарды, доносились стук костей и его возгласы:
— Мне бы только шаши-ду!
— Собачья ты кость, собачья!
— Слава богу, выпал шаши!
— Геронти, не заставляй ждать клиента! — снова взывает к парикмахеру супруга и, обращаясь с извинением к Левану, добавляет: — Вы же знаете его причуды…
Геронти наконец внял мольбам жены, в соседней комнате задвигался стул.
— Подожди, я сейчас! — пообещал он партнеру.
Геронти появился в бархатной куртке с накладными карманами, в галифе. Мягкие азиатские сапожки завершали его наряд.
Хотя еще и не совсем похолодало, в парикмахерской все же горит железная печь. Жарко. На печке стоит чайник. На стенах развешаны вырезанные из журналов выцветшие фотографии. Гагарин, Баркая, Майя Плисецкая.
— Садись!
Геронти явно спешит. У него длинные нервные пальцы. Взбивая пену, он заляпал весь стол.
Леван сидит, беспомощный, как ребенок, с салфеткой, туго подвязанной под подбородком. Справа в окне виднеются темно-зеленые мандариновые деревья и взъерошенный эвкалипт.
Геронти намылил Левану щеки, принялся править бритву на кожаном ремне, висящем на стенке.
Входит жена Геронти и, видно, из вежливости начинает разговор.
— Наконец-то распогодилось!
— Ты что тут торчишь, присмотри за гостем!