Наутро один знакомый купец обещал привезти из Поти книги, тетради и сумку для Циру, но вот уже полдень, а его все нет. В монастырском дворе раздавались веселые песни. С берега Хоби доносились веселые выкрики и громкое гиканье играющих в мяч. На поляне перед монастырем молодежь состязалась в джигитовке. Акробаты бегали по канату. Визжали ряженые.

Тысячи людей беспорядочно сновали взад и вперед на небольшой площади ярмарки.

— Седла! Седла княжеские!

— Побойся бога, креста на тебе нет! Где ты дешевле купишь? Я же не на дороге товар нашел — из Варшавы привез!

— Глиняные сковородки! Огня не надо, сами пекут!

— Не кукуруза — золото, червонное золото! Взгляните, какой цвет у нее, на зерна взгляните!

— Пиявки! Пиявки!

Только Грек не зазывал покупателей. Он сидел перед своим ларьком, изрядно уставший, разбитый, разморенный палящими лучами солнца. Ему надоели этот шум и сутолока. Сегодня утром он мельком видел Тариэла. "В толпе стражники рыщут, наверное, за ним охотятся", — с тревогой думал Грек. Но вскоре он забыл о Тариэле, представил себе, какой радостью загорятся глаза Циру, когда он разложит перед ней книги, тетради, повесит на стену новую сумку. И вот наконец наступит самый счастливый день — Циру со своими сверстниками пойдет на первый урок… "Урания бы уже закончила школу… Кто знает, может, в ту проклятую ночь англичане забрали мою девочку и она жива! Ведь рассказывал же один беженец из Индии, что детей расстрелянных иногда увозят в Англию и там воспитывают на свой лад. Может быть, и Уранию увезли англичане? Бог с ними, как бы там ее ни воспитали, лишь бы она была жива!.. Возможно, она действительно там! Потому-то наши ничего не смогли узнать о ее судьбе… А я поверил и потерял надежду!"

Будто теплая искра засветилась в его сердце, он закрыл глаза, представил свою дочь взрослой… И задремал…

Громкий шум и крики разбудили его. Где-то неподалеку грянул выстрел, другой.

— Спасайся! — истошно закричал кто-то. Крик потонул в топоте множества ног. Обезумевшая толпа сметала на своем пути ларьки, навесы, арбы. Со звоном падала и билась посуда. Из опрокинутых кувшинов и бутылей булькая выливалось вино. Не успел Грек прийти в себя, как толпа снесла и его ларек. Если бы он не отскочил за стену кузни, ему пришлось бы распрощаться с жизнью. Когда Грек выглянул из своего укрытия, площадь, которая только что кишела людьми, была пустынна. Мертвая тишина царила на ней. Землю усеяли обломки лавок и навесов, осколки кувшинов и посуды. Среди этого хаоса стояли, держась за руки, Циру и незнакомая девушка в европейском костюме. С другого конца площади бежал человек в разорванной рубахе. Грек провел рукой по глазам. Нет, зрение не обманывало его: это — Циру, а рядом…

Человек в разорванной рубахе быстро приближался. За ним бежал стражник с револьвером в руке.

— Тариэл! — прошептал Грек.

Кардаа бежал, тяжело дыша.

— Стой, стрелять буду! Стой, сукин сын! — кричал стражник.

Тариэл поравнялся с Греком. На мгновение взгляды их встретились. Грек увидел бледное лицо, окровавленный лоб… Еще немного, и Тариэл скроется за кузней.

— Стой, стрелять буду! — Стражник поднял револьвер. Он уже взвел курок, когда перед его глазами метнулась, будто из-под земли, сутулая фигура старика.

Раздался выстрел.

Грек упал словно подкошенный. Стражник с изумлением смотрел на старика, не понимая, откуда он взялся. К Греку подбежали люди. Стражник в суматохе скрылся. Циру задыхалась от слез и, чтобы не разрыдаться, кусала кулачки. Незнакомка в недоумении смотрела то на нее, то на окровавленного, лежащего на земле человека.

— Отец… это твой отец! — проговорила наконец Циру, рыдая. Крупные слезы катились по ее щекам, по маленьким дрожащим пальцам, которыми она зажимала рот, чтобы унять рыдания.

Урания медленно подошла к умирающему. Она не вскрикнула, не упала перед ним на колени. Очевидно, до нее еще не дошел смысл слов, сказанных Циру. Несколько мгновений она бессмысленно смотрела на отца, которого искала так долго… Потом поняла все. Она хотела заговорить, сказать, что она здесь, с ним!.. "Но зачем? Зачем тревожить его душу перед смертью?" Так думала она, но разве в такие минуты сердце подчиняется разуму? Ее губы дрогнули:

— Отец!

Георгиос с трудом приоткрыл глаза и тотчас закрыл их. Урания бережно взяла его руку. Ей. показалось, что безжизненные пальцы отца слегка пожали ее кисть.

— Отец, это я — Урания!

На его обезображенном лице отразилась мучительная боль. Он слышал голос дочери, но не мог видеть ее. И чудилось ему: вот он возвращается домой с поля. Отворяет калитку. Урания бежит навстречу… "Ну, скачи, лошадка!.." — смеется звонко Урания. И затем: "Мама просила полфунта соли в долг…"…Красивая девушка идет через площадь. Все ближе, ближе. Но темный туман застилает глаза, и ему никак не удается рассмотреть ее лица. Он хочет крикнуть: "Урания! Циру!.. Дочь моя!" — но челюсти сводит судорогой.

И вдруг Георгиос ощутил необычайную легкость, и земля начала плавно уходить из-под него.

— Отец! Отец!

Стоявшие вокруг сняли шапки.

Нынешней весной незадолго до моей поездки в Мунчию газеты сообщили, что на Кипре англичане расстреляли пятерых патриотов. Среди расстрелянных была и Урания Моратидис. Перед моим взором возникло вдруг ее печальное, суровое лицо, склонившееся над умирающим.

…Могила Грека заросла травой и папоротником. Очищая ее, я нащупал небольшую мраморную плиту. На ней можно было прочесть имя, фамилию, дату рождения и смерти. Нижняя часть плиты ушла в землю. Я сгреб с нее слой земли, и на мраморе открылась четкая строчка: