Какую большую правду говорит сейчас Зосиме, думал учитель. Не только Зосиме, весь народ. А он, учитель Шалва, стоит молча, как будто все, что здесь происходит, его не касается. Какими глазами глядеть ему теперь на односельчан? Чего он молчит? Всем сердцем и душой он с крестьянами, хотя все еще хочет верить, что насилием ничего хорошего не добьешься. Насилие может породить только насилие. Только насилие, — твердил про себя учитель.

Капитан вышел из терпения. Народ, стоявший до сих пор в покорном молчании, теперь смотрел на него смело, высоко подняв головы. Так стоял бы и его отец. Но Глонти солдат, и, будь сейчас перед ним родной отец, он, Глонти, все равно должен был бы действовать, как велит приказ.

— Отряд, вперед! — крикнул Глонти срывающимся от волнения голосом и, заломив назад папаху, тронул с места коня.

Отряд двинулся. Народ не сразу понял, что значило это "вперед", и стоял не шевелясь. Только Зосиме Коршиа поднял палку и крикнул:

— Остановитесь! Что вы делаете?

Отряд надвигался прямо на народ, но крестьяне все еще стояли неподвижно, и гвардейцы поневоле остановились.

— Вперед! — заорал Глонти. Он, казалось, потерял рассудок. Ему мерещилось, что на месте Зосиме стоит его родной отец. Босой, худой, измученный работой и заботами, иссушенный лихорадкой. Отец глядит на капитана удивленно, с укором. Казалось, не Зосиме, а отец говорит ему: "Что ты делаешь?" Говорит молча, без слов, и желтые от лихорадки глаза его все расширяются и расширяются. Эти глаза жгут капитана и мутят его рассудок. "Вперед! Вперед!" — отчаявшись, кричит Глонти.

Джвебе никак не мог остановиться и повернуть назад коня. Он был в строю — он накрепко зажат справа и слева, а сзади напирает другая шеренга. Лошадь его прошла мимо отца и учителя. Джвебе снова попытался сдержать и повернуть ее, и опять ему это не удалось. Лошадь его уже было надвинулась на Маку, но тут мать подхватила ее под уздцы.

— Джвебе, сын мой!

Джвебе ничего не слышал и ничего не понимал, ничего не видел — он был слеп, он был глух, он был нем. Только первый возглас капитана стоял в его ушах: "Отряд, вперед!" Задние ряды все напирали на передние, — Мака не отпускала поводья, лошадь поволокла ее, женщина споткнулась и упала на свежевспаханную землю. Джвебе все еще ничего не слышал, ничего не понимал, ничего не видел, он все еще был слеп, он все еще был глух и нем. Вместе с другими гвардейцами он, выполняя приказ капитана, двигался вперед.

Мака лежала на вспаханной земле.

Гвардейцы теснили толпу к переправе. Шагом продвигались гвардейцы, шагом отходил к переправе народ.

Остались на поле лишь упавшая в борозду Мака, и еще Беглар и учитель.

Учитель и Беглар неотрывно глядели друг на друга: Шалва сочувственно и укоризненно, Беглар — сурово и упрямо.

У парома отряд тесно окружил людей, оставив лишь узенькую дорожку к причалу…

Вечерело. Тускло поблескивали ослабевшие лучи солнца на почках алычи и мирабели. Уже не щебетали на ветках птицы. Задул пахнущий морем, все еще по-зимнему холодный ветер.

Окно школы распахнуто настежь, но в классе уже нет парт — они выброшены во двор. И школьников уже нет в классе, и учителя Шалвы. В классе стоял круглый накрытый стол. За ним сидели председатель сельской общины приземистый рябой Миха Кириа, фельдшер Калистрат Кварцхава, лейтенант Амиран Аршба и младший лейтенант Николоз Гардабхадзе. Неподалеку от них устроился взводный Татачиа Сиордиа. Закинув ногу на ногу, он бренчал на гитаре и пел тонким бабьим голосом:

На полу валялись книги, тетради, школьные чернильницы-непроливайки. Криво, на одном гвозде, висела на стене полуразорванная карта Грузии. В классе клубился густой табачный дым, и красные, как бурак, лица присутствующих тоже были окутаны дымом.

Офицеров угощал председатель сельской общины Миха Кириа. Капитан Вахтанг Глонти стоял с расстегнутым воротом, со стаканом вина в руке и, медленно покачиваясь в такт песне, без слов, хрипло подпевал взводному, не отрывая взгляда от прибитого к стене, выцветшего плаката. На плакате большими черными буквами было напечатано "номер 5" и слова: "Голосуйте за номер 5!" Под номером и призывом был нарисован рабочий, опирающийся правой рукой о наковальню и держащий в левой руке ту же цифру 5. Слева от рабочего был нарисован крестьянин, поставивший ногу на сноп пшеничных колосьев, с серпом в левой руке и цифрой 5 — в правой. У ног рабочего и крестьянина были напечатаны цифры 2, 3, 4, 6 и 8 и чуть ниже слова "Революционная партия грузинских социал-федералистов". Помимо всего этого, на плакате и слева и справа были напечатаны мелким шрифтом обширные выдержки из партийной программы социал-федералистов.

— Все голоса за номер пять! Все голоса социал-федералистам! — заплетающимся языком читал Глонти. Он повернулся к столу и спросил у Кириа: — Растолкуйте мне, пожалуйста, господин председатель, сколько партий в нашей маленькой Грузии?

— Сколько свихнувшихся людей, столько и партий, — ответил Кириа и, довольный своим остроумием, осклабился. — Здравый ум сохранился только у нас, у социал-демократов, не сомневайтесь, господин капитан, только у нас.

— Ишь ты? Разве? — Глонти криво усмехнулся. — Это по вас что-то не видно, господин Кириа.

Капитан подошел к плакату, ткнул пальцем в номера и принялся считать: два, три, четыре, шесть, пять… — Капитан сбился со счета.

— Погодите, где же первый? — удивился капитан и принялся считать сначала. И опять сбился. — Ну и чертовщина! — рассердился Глонти. — На весь мир хватит столько партий. Большевики под каким номером идут?

— Большевики? Большевикам пуля в лоб, — сказал Кириа и хихикнул. Он считал остроумие своим главным талантом.

Глонти вытащил из кобуры наган, прицелился в нарисованный Шалвой на доске лист мирабели и выстрелил. Пуля попала в самую середину рисунка, пробила доску.