Она прошлась по комнатам, не раздеваясь, не зажигая света… Все к лучшему.

А что он ей читал из «Оловянного» там, в машине, на память? Что-то про дворец, про коробку… Он же не просто так это процитировал! И он еще запнулся на полуслове, замешкался. Слово забыл? Нет, Петр не может забыть, он же сам ей сказал: я эту сказку знаю наизусть, все запятые, все междометия…

Нина кинулась в детскую, включила свет. Совсем она спятила, видел бы ее кто-нибудь сейчас! Она лихорадочно перерыла Вовкины книги, полку за полкой, нашла наконец томик Андерсена, опустилась почему-то на пол, в чем была — в пальто, в сапогах… С каким-то нервным нетерпением перелистала страницы.

Вот он, «Стойкий оловянный солдатик». Нина пробежала глазами страницу, другую… «Коробка…», «Ей там не место…» Откуда он начал? Ага, отсюда. «Вот бы мне такую жену! — подумал оловянный солдатик. — Да она, как видно, из знатных, живет во дворце, а у меня только и есть, что коробка, да и то в ней нас набито двадцать пять штук, ей там не место! Но познакомиться все же не мешает».

«Вот бы мне такую жену». Здесь Петр запнулся, не решился или не захотел произнести вслух: «жену». Зато он произнес все остальное.

Нина осторожно отложила книжку в сторону, старую-старую, порядком потрепанную. Здесь есть другой Андерсен, новый, с роскошными иллюстрациями, в красивом нарядном супере, подаренный Вовке Димой на прошлогоднее Рождество, а эта книжка-старушка — она Нинина, из Нининого детства, ей сто лет…

Ей сто лет. Нине — примерно столько же.

«Вот бы мне такую жену!» — подумал оловянный солдатик.

Жену.

Спать. Я устала смертельно. Спать.

Телефон звонил. Нина открыла глаза, дотянулась до трубки.

— Второй прокол, мэм, — хмуро бросил Игорь вместо приветствия.

— Игорь, здравствуй, — сонно ответила Нина. — Игорь, это не моя вина. Во втором случае — точно не моя. Нас не пустили. Нас оттуда вышвырнули.

Она села на постели, под тянув колени к подбородку, сжимая трубку в руке. Игорь молчал. Чем дольше он молчал, тем тягостнее становилось Нине, тем поспешнее, униженней, суетливей она оправдывалась. Вот, оказывается, каков он — ужас работника, на которого прогневался хозяин. Ощущение абсолютной зависимости, подлый рабский страх, земля уходит из-под ног. Нина никогда этого прежде не испытывала. Даже там, в другой своей жизни, полузабытой, далекой, почти нереальной, как палеозой, в жизни «до Димы», Нина никогда так панически не боялась потерять работу. Ну, выгонят ее из посудомоек — она пойдет в харчевню напротив.

А вышвырнет ее теперь Игорь — что тогда? Две тысячи долгу, неделя на все про все.

— Что я могла сделать, Игорь, выкинули за порог! Кстати, это тебе сигнал. Мы становимся персона нон-грата. Нашлепай нам каких-нибудь липовых ксив, что ли, нас ведь скоро никуда пускать не будут.

— Должна была с черного хода пролезть! — заорал хозяин улья. — По водосточной трубе вскарабкаться, стену лбом прошибить! Это входит в профессию, детка. Ты не светский репортер, ля-ля-тополя, дыша духами и туманами, дозвольте вас анфас и профиль, мерси, премного благодарны-с! Ты — папарацци, ты — танк! Не в дверь, так в окно, не в окно, так через дымоход, в дымоход не вышло, значит, через угольное ушко пролезешь, не переломишься.

— Игорь, — попыталась отшутиться Нина, — где ты видел танк, который пролезает через угольное ушко?

— Я видел! Только что! — рявкнул Игорь. — Я ему сейчас пятьсот баксов выписал премиальных.

— Это Витьке, что ли, бритому? — догадалась Нина, давя глухую ревнивую зависть. — Ну, так ему — двадцать лет, он…

— А я тебя предупреждал, — запальчиво перебил ее Игорь. — Я тебя сразу предупредил: старовата, матушка, для нашего сафари.

— Игорь… — начала Нина, сжавшись от унижения, сгорбившись на своей постели, хорошо, что он ее сейчас не видел, — она сидела, подтянув колени к подбородку, сжав их рукой. И рука, и колени мелко, предательски дрожали. — Игорь, послушай…

— Старичка-пиита я тебе простил, нехай себе клептоманит, но это становится нормой, Нина. Твои проколы становятся нормой.

— Игорь…

— Давай так. Я тебя спускаю на Проскурина. Актер. Помнишь, мы говорили?

— Помню.

— Сейчас приедешь в контору, общнешься с Леней. Леня Проскурина второй месяц пасет. Я тебе дам машину, поедешь с Валериком в это селение, сиди там хоть сутки, хоть трое. Ходи за Проскуриным по пятам.

— Я поняла.

— Он там не просыхает. Давай поработай. Мне нужна пара-тройка жанровых сценок. В духе передвижников. Что-нибудь вроде народный артист, лауреат Госпремий, сдает пустые пивные бутылки в местное сельпо. В общем, «Завтрак аристократа». Все слезами обольются. Ферштейн?

— Натюрлих.

— Нина, провалишь Проскурина — вылетишь из лавки сей же час. Без выходного пособия. Вопросы есть?

— Нихт. — Колени у Нины дрожали, как у школьницы перед коллоквиумом.

— Умница. Давай подсуетись. Леня введет тебя в курс.

Игорь бросил трубку.

Нина вскочила с постели.

Выгонит… Так, соберись. Проскурин. Давай, Нина, в узел себя завяжи, вывернись наизнанку, но сделай Игорю Проскурина! Иначе — выгонит.

Она стремительно оделась Фотокамера, сумка, термос… Обожгла гортань чашкой наспех сваренного, наспех проглоченного кофе… Набрала Солдатовых: