А Дима?

Петр проснулся, открыл глаза. Увидев Нину, не удивился. Не сказав ни слова, притянул ее к себе, обнял. Ничего не говоря, ничему не удивляясь, целуя ее, как будто так было всегда, из года в год, изо дня в день, — Петр открывает глаза, он просыпается, а Нина — рядом, она не спит, смотрит на него, знает, что он сейчас обнимет ее левой рукой, пытаясь правой дотянуться до подушки, лежащей в углу дивана.

* * *

— Знаешь, что это за стул?

— Стул?

— Вон тот, на который приземлились твои… как бы это…

— Я поняла. Я вспомнила. — Нина вгляделась, привстав. — Даже странно, что я вспомнила. Это было так давно!

Ее первый, нескладный, скомканный поспешным уходом визит сюда, в этот дом. Вечер. Запах гари, подгорающий пирог. «Вы из поликлиники?» — «Нет». — «Тогда будем чай пить». И Петр повел ее в прихожую раздеваться, а младшие Солдатовы пронеслись мимо них, на кухню, волоча туда тяжелый старинный стул с высокой резной спинкой.

— Я вспомнила: ты сказал, что это какой-то старинный стул с секретом. Для тех, кто впервые приходит в ваш дом.

— И ты еще предположила, помнится, что там горошина в сиденье, под обивкой.

Надо же, не забыл! Так давно это было, такая мелочь, несколько слоя. А вот не забыл, помнит.

Значит, она тогда уже была для него не просто случайной гостьей. Она сразу, с самого начала, была для него не случайной. Иначе бы он не запомнил.

Ладно тебе, Нина! Может быть, у него просто память хорошая. Стойкая.

— А теперь не поздно? Не поздно узнать, что там за секрет? Я понимаю, нарушена чистота эксперимента, но все же…

И Нина, обмотав себя простыней до плеч, встала… Добрела до этого стула, натыкаясь то на стол, выдвинутый на середину комнаты, то на деревянную елочную крестовину. Присела на краешек стула, по-ученически сложив руки на коленях.

— Ну, что надо делать?

Петр не отвечал, смотрел на нее молча.

Ну, смотри, смотри. Уж какая есть. Сижу в простыне, с голыми плечами, плечи — еще ничего, вполне красивые плечи. Справа — елка, слева — короб с елочными игрушками. Ну, и я, уж такая, какая есть. Снегурочка-перестарок.

— Что ты молчишь?

— Любуюсь.

— Хватит издеваться! Что я должна делать?

— Там справа, за спинкой — ты руку протяни, — книжечка за шнурок привешена. Все очень просто.

За резной спинкой на длинном витом шнуре висел крохотный карманный подарочный томик андерсеновских сказок Нина взяла его в руки, открыла.

— Все очень просто, — повторил Петр. — Тот, кто приходит к нам впервые, гадает на «Оловянном». Страница с десятой по пятнадцатую. Называй страницу и строчку.

— Понятно. — Нина зачем-то зажмурилась. — Страница тринадцать, седьмая строка сверху.

— Ищи. Читай.

— Вслух?

— Это уж как тебе захочется. — Петр усмехнулся, добавил негромко: — Ну, да я все равно потом найду.

— «Оловянный солдатик пошел было… — бодро начала Нина. Запнувшись, упавшим голосом закончила: —…Ко дну».

— Та-ак, — протянул Петр. — Радужные у меня перспективы, ничего не скажешь.

Они замолчали. Результат этой бесхитростной детской забавы почему-то по-настоящему, всерьез расстроил обоих. Они молчали и смотрели друг на друга, сидя в полутьме, она — на этом злосчастном стуле, он — на диване.

— Тебе никогда не приходило в голову, что ты выбрал для себя и мальчишек не самую веселую сказку? — спросила Нина наконец.

— Это не я выбирал — они.

— Я сейчас подумала… Наверное, это самая грустная его сказка. Ты помнишь, чем там дело кончается, Петя?

— Помню. У нас все будет иначе.

— Дай-то Бог. — Нина снова поднесла книжку к глазам. — Посмотрим, что здесь дальше… «Оловянный солдатик пошел было ко дну, но в ту же минуту его проглотила рыба». — Нина решительно захлопнула книжечку, перекинула ее через спинку стула. С глаз долой. Усмехнулась, вспомнив. — Между прочим, Дима — Рыба по гороскопу. У него день рождения в марте. Смешно.

— Какой Дима? — Петр нахмурился и встал.

Нина растерянно взглянула на него. Чем-то она его очень задела. Нет, ну понятно чем.

Петр быстро оделся, включил свет и сразу же занялся елкой. На Нину он старался не смотреть. Это было очень обидно. Это было совсем на него непохоже.

Наконец Петр сказал как о чем-то бесспорном, решенном, не подлежащем обсуждению:

— Про Диму я знаю только одно: утром мы пойдем туда и заберем твои вещи. Твои, твоего сына. Остальное — формальности. Всё.