Папа с лёту улавливает, чего я больше хочу. Пододвигает к себе обсмаленную тушку гуся. Ловлю каждое его движение. Как точит нож, делает множество надрезов на коже, начиняет его яблоками, гранатом и сухофруктами, зашивает и начинает наносить маринад. Может быть, смотреть за тем как он готовит, могу безотрывно. Папа делает это не часто, но напоминания о рецептах ему не нужны. Если его спросить, он скажет руки всё помнят.

– Ляльчик, у тебя вид такой, будто ты его прямо сейчас проглотишь, - посмеивается папа.

Поднимаю на него глаза и смеюсь.

– Мне просто нравится, боюсь упустить момент, когда ты крюк в него засунешь и в тандыре подвесишь.

– Моя добрая девочка. Когда ты была маленькой, я боялся при тебе птицу разделывать. Травм чтоб детскую не получила. Зря боялся?
– поднимает на меня лаза, я смеюсь.

– Не знаю, где дорожка свернула не туда, - пожимаю плечами.

Папе становится очень весело.

– Она свернула именно туда, куда надо. Понял это, когда мне из школы позвонили и сказали, что ты двух парней «избила». Смешные. Ты, моя маленькая хрупкая девочка, и два каких - то придурка. В тот день у меня впервые от души отлегло.

Он облокачивается на стол сжатыми в кулаки, ладонями, костяшки пальцев столешницы касаются. Смотрит на меня с теплотой, она неподдельная греет самую душу.

Знаю, о чем он думает в этот момент. Почти сразу после смерти мамы у меня появилась охрана. Не то чтоб угроза была. Тогда он ещё не был лучшим из лучших, вернее тогда мало кто знал, что он таковым является.

Надо ли говорить, что ребенку охрана до лампочки. Хотелось свободы, идти куда хочется, чувствовать себя взрослой, это сейчас мне нравится быть маленькой папиной дочкой. Тогда всё было иначе. И время другое было.

Когда я в первый, он же последний, раз сбежала из под надзора, окружающая среда восприняла агрессивно, неприспособленную девочку с азиатской внешностью. Сейчас такое можно назвать «изюминкой», в начале двухтысячных в некоторых слоях населения была только ненависть к людям с азиатской внешностью, и пофиг, что имела отношение только к якутам и татарам. Им вообще на все было пофиг, хотели они только крови и выплеска накопившейся агрессии.

– Откроешь мне крышку тандыра, - спрашивает отец, вырывая меня из воспоминаний, не самых приятных.

– Конечно, - подскакиваю. Направляясь к стоящему во дворе переносному тандыру, - Во сколько ты встал? Всё успел, пока я спала. Надо было меня растолкать.

– Ещё чего! Я привык уже, после шести мне не спится в любом случае.

– Зато мне дома спится. Я даже мелатонин пить перестала. Голова подушки касается, и я улетаю в царство Морфея.

– Тебе надо отдыхать побольше. Может ну этот заповедник? Без тебя отвоюют.

– Папуль, мы обсуждали, - тянусь к его щеке, чмокаю быстро.

Папа вздыхает, сдаваясь.

– Вы обсуждали с Данияром, он готов сюда переехать? Не хочу тебя отпускать, категорически не хочу. Думал об этом все последние месяцы, взвешивал, анализировал. Ты мне тут нужна, - то, что я вижу в глазах отца, меня напрочь обезоруживает. Смесь боли, любви и надежды.

Хочется плакать, но расстраивать его совершенно нельзя.

– Конечно, папуль, он не против, - сжимаю его теплую руку.

Не вру, мы обсуждали по правде, но было это год назад. Если для него что – то изменилось, то мне на это… по боку. Оставлять любимых нельзя.

– Я рад. Выберите сами потом, где жить хотите, организуем, - притягивает мою голову и целует, от переизбытка чувств меня накрывает.

Сколько себя помню, папа был для меня ориентир, на него хотелось ровняться. Я видела с каким уважением, порой даже благоговением люди смотрели и думала, что подводить его никак нельзя. Поэтому в моей жизни и есть четкие рамки, сколько себя помню, меня это устраивало. Потом появился Руслан… Не сотрешь.

Спустя несколько часов я умираю на диване в гостиной. Двигаться точно нельзя, иначе мой желудок порвется. Вот это меня понесло в домашних условиях.

Когда много работаешь, про еду забываешь, или перехватываешь незначительно. А тут я за несколько дней успела упиться, теперь ещё и это. Самоконтроль дает сбой… Надеюсь это только на съестное будет распространяться. Что тоже не есть хорошо, как я в платье влезу? Которое даже не начинала выбирать. Платье – Данияр – позвонить – Руслан, примерно такую цепочку причинно следственных связей соорудил мой мозг.

И опять Руслан. Мне не стоит столько о нем думать. Старания о нем не думать, делают только хуже. Мысль, как муха назойливая, если залетела, избавиться проблематично.