– Кок!

И когда Дюдькин возник в дверях, запустил в него маслом, целым куском.

Установилась тишина.

Конечно же Дюдькин не был виноват, что не успел масло оттаить. Всю ночь крутился вокруг шести плит... Какой хлеб испек! Но молчал матросский стол, так как молчал командирский. И тогда Дюдькин решил вступиться за себя. Возвращая Просекову масло, повар проговорил дрожащим тенорком:

– Я двадцать пять лет в пароходстве, тонул, весь седой...
– Он, нагнув голову, показал ее всем.
– Меня сам Мартышкин благодарил за службу, известный капитан Севера. Как спаслись, обнял на берегу, расцеловал: "Благодарю за службу!" А вы, Ефимыч, так...

Вся эта трагедия, о которой он говорил, еще была свежа в памяти. К тому же упоминание фамилии известного человека, который занимал должность начальника отряда, не могло не подействовать на Просекова. Однако Просеков, не зная, что возразить, сморозил свое обычное:

– Иди застрелись.

На плите закипело, повар побежал. Тут вскочил Кокорин:

– Сколько можно терпеть! Я предлагаю обсудить Просекова... За безобразие! За "длинную водку"! За все!..

Просеков, усмехаясь, ждал. Дик, который спускался к нему, остановился на трапе, испуганный криком. Сбегали за Данплычем, тот идти отказался.

– Обойдемся! Капитан, боцман есть...

– Где капитан? Покажите мне его...
– Просеков посмотрел на Кокорина. Может быть, ты? Потерся возле меня, и, думаешь, вол? Оскалил зубы на капитана!..

Кокорин, слыша такое, лицом бледнел, в то время как багровостью заплывала шея.

– А ты - боцман?
– Просеков переложил ногу, поворачиваясь на стуле. Какой боцман ходит в телогрейке? Боцман выйдет в любую погоду - два свитера и штаны со шлейками: "Мети сюда и отсюда!" - вот и вся работа.

– Вся да не вся!
– вскочил тот.
– А конец сростить? А швартовка, якоря! Это вам все равно, потому что до лампочки!..

– Логично... А кто же вас сюда привел? Кто поставил на место? Так почему же вы на земле... своего капитана...
– И с мучительным выражением: ...на позор бросили.

– Кто же знал, что вы...
– Величко не договорил, глядя в пол, постукивая ногой.

– Своего капитана! Хоть под пулями, а выносите...

Просеков был черен в этом свете. И было видно, что он устал. Было видно, что нелегко дался ему рейс, хоть и прокатился как по маслу. Только причина была в другом: вчера пострадала его гордость. И хоть он лез напролом, сам напрашивался на порицание, в чем-то он все-таки был прав: если без него не могли обойтись в море, если принимали здесь, что капитан, то на берегу он заслуживал внимания.

– Ну, так бы и сказал, - согласился с ним Кокорин.
– Но зачем обижать Дюдькина?

– Повар, стой! Иди сюда...

Дюдькин робко приблизился, переживая, что из-за него все началось.

– Вот ты говорил... Да вы понимаете, что он сказал?
– принялся Просеков объяснять Дюдькина.
– А ведь это даже Дик понимает! Потому что стареет. А что он может?

Просто глядит.

Все уже привыкли, что Просеков, овладевая вниманием, начинал запутывать аллегориями. Но если еще как-то можно понять, что он искал оправдания пьянки за чужой счет, то попытка извлечь из слов повара, которого обидел, какие-то моральные поучения остальным выглядела просто нелепой.

Тем не менее Дюдькин был тронут и заговорил:

– Когда тонули, приписывали вещи, я ничего не взял.

Мне не надо, мне жизни не надо... Я только попросил, чтоб меня сняли на фотокарточку. Потому что знал, что поседею.

– Как я тебя понимаю!
– Просеков начал снимать мундир.
– Бери! А колпак отдай ему...

– Ефимыч...
– Кокорин, выдохшись, сел.
– Что ты от нас хочешь?

Просеков вдруг сказал:

– Радиосигнал не точен.

– Не на точке!

– Не сходится с этим...
– Он приложил руку к голове.
– Не верю! Судно надо переставить.
– Он, пошатнувшись, оперся на стол.
– Если понадоблюсь, разбудите.

Было слышно, как раздаются на трапе его шаги. С минуту моряки подавленно молчали. Потом началось:

– Говорил, говорил - и высказался...

– "Не верю"! Между прочим, Свинкин - классный радист. Работал на полярных станциях. А Шаров? Его во всех морях знают.

– Себе он не верит, вот что!
– вырвался па простор голос боцмана. Думал: выпил ведро - и погнал! А тут не "Агат", не вывезет.

– Просто так он не говорит...
– Величко был осторожен.
– Надо проверить.

– Проверять не будем, - отрезал Ковшеваров.
– Водолазы - не собачки! Укажите точно, полезем.

– Ну и нечего с ним! Или, кроме Просекова, моряков нет?
– Кутузов сорвал с головы феску.
– Какой вообще с него спрос? С Кокорина спросят, если что! Так будет хоть знать, за что отвечает.

Горячая речь Кутузова не подействовала. Кокорин, не ощущая поддержки, нерешительно посмотрел на Суденко:

– Как ты считаешь, Жора?

– Не знаю.

– Полезешь проверять?

– Нет.