Шрифт:
– Захолодал, видно.
– Лезу обратно, думаю опять: как же мне ехать? Без крови, без конфетки, в чужом костюме? Разве так с рейса приходят? Ну, и отвалил поутрянке с первым пароходом. А через полгода вернулся - как все.
– Как все?
– По-другому стал ходить, - припомнил радист.
– И потонел, стал меньше ростом на шесть сантиметров. Дочка не узнала, спряталась под стол.
– А жена?
– Тоже: "Кто вы?.." Они за меня страховку получили, кое-что приобрели.
– Да-а...
– Правду они тебе сказали...
– Просеков погладил больную ногу. Остался ты тогда в море, не выплыл.
– Как не выплыл, Ефимыч?
– Свинкин в удивлении рассмеялся.
– Спасся я, перед вами стою.
– Не ты стоишь, другой...
– Просеков, поднимаясь с кресла, вгляделся в него: - Ты не шакал?
– Ефимыч, вы что?
– испугался он.
– Ну, ты просто такой...- И, медленно оглядев остальных, спросил: - А вы? Куда идете вы?..
17
После ухода Просекова и Свинкина в рулевой стало тихо. Трощилов видел по лицам моряков, что Просеков своим вопросом поставил их в тупик. Возможно, и рассказ радиста произвел впечатление. Трощилов тоже был им задет. Лично его в истории Свинкина потрясла причина, из-за которой утонул большой пароход. Взяли руду со снегом, поэтому. А как ее не взять со снегом, если идет снег? И потом: если все погибли на больших шлюпках, то как Свинкин спасся на какой-то лодочке? Молчание команды насторожило Трощилова, и он почувствовал знакомое сосущее нетерпение. Он уже забыл про механика с бакенбардами и ожидал, что произойдет.
– А ведь правда, ребята! Куда мы идем?
– сказал Величко, сдавая Шарову руль и громко называя курс.
– Домой? Но почему закоулками?
Вовян, который переживал, что улетает, подлил масла в огонь:
– Сейчас в Маресале кончается Арктика. Все будут праздновать, а мы?
– Зато с похвалой уводят.
– Кто уводит? Приказ был?
– Андрюха прошелся опять.
– Сами уходим, как дезертиры. Обманули нас...
Кокорин стерпел, решив, что такому сопляку не обязан отвечать. Из старших не выдержал один Кутузов.
– Приказа не будет! Судно гражданское, поймите! Или, думаете, водолазы не доделали б работу? Не будьте детьми... Никто не может заставить ни их, ни нас. Завтра в шхерах последние буи снимают. Сейчас в Полынье ни одной живой души нет.
– Мальчик остался...
Сказал кто-то из механиков, и сказал о том, что обходили, так просто, обыкновенно, что Кутузов не нашелся что ответить. Повисло молчание, такое глубокое, что, казалось, оно само все похоронит.
Однако.
– У меня жена беременна, - сказал Микульчик.
– Ёханы баба! Как я в глаза посмотрю сыну, если оставил ребенка в воде?
– А если б не оставил?
– спросил Кокорин.
– Было б лучше?
– Я не про это.
– А про что?
– Без спасения "Шторма", - ответил Микульчик, -для нас море закрыто. И не только Арктика, спасательный флот. Закрыто вообще.
– Спасти нельзя! Задание невыполнимо!
– Откуда ты знаешь? Ты отвечай за свое: доведешь до Маресале?
– Впереди волны, магнитная зыбь. "Кристалл" не имеет защиты от аномалии. А если туда прорвался лед?
– Кокорин вытер платком шею.
– Я вам говорю открыто: мне вести судно в Маресале страшно.
– Рядом "Агат".
– Давать SOS?
– Кокорин в ярости обернулся к Андрею.
– Пока еще мы не рыбаки, не торговый флот...- Вдруг ударил кулаком по штурманскому столу: Хотите идти, идите! Только зачем, если не зовут?
– Туда путь короче, с экономией топлива и воды, - разъяснил Данилыч, председатель судового комитета.
– Идти надо, чтоб выяснить все. Но для этого надо решить одно: кто останется на следующий рейс? И отправить решение судового собрания.
– А если будут несогласные?
– Кто их осудит? Три человека могут вылететь хоть сейчас.
Начался опрос, больше для формы, так как было ясно, что останутся. Предложение Данилыча было всем по душе: оно делало намерения открытыми. А также давало оправдание на тот случай, если будет отвергнуто. Но ведь могли и ухватиться за обещание! Связать по рукам... Трощилов видел, как обминули боцмана: он уходил на "Агат", прощали... А как же его? Тоже простят? Воспримут как должное? Или просто обойдут сейчас?.. Перед глазами замелькали грязные трапы, углы, исползанные на коленях...Что он здесь терял? Чего ему бояться? Презрения? С презрением ему свободнее... Неожиданно всплыло что-то: вантина с вертлюжным гаком, заложенным носком вниз. А надо - наоборот! Где он видел это? На палубе, когда расходил шпиль... Эта неточность работы, которую он запомнил утром и сейчас осознал, потрясла. Он понимал такое, знал! Разве он не матрос? Разве он не такой человек, как все?.. Он так готовил себя к обиде, которую ему нанесут невниманием, что даже не думал о том, что надо ответить, если спросят. И поэтому вопрос "А ты?" пригвоздил Трощилова на месте. Обомлев, теряя речь, он смотрел на Данилыча совершенно бессмысленно. Вдруг увидел, что механик с бакенбардами стал от него отходить, мелькая шевронами на рукаве. Понимая, что его выделяют, что остается один, Трощилов нырнул в промежуток между штурманской нишей и переборкой, обошел механика с тыла и вцепился в него, как клещ.
– Ты чего?
– опешил паренек.
– Дай форму... поносить.
Механик, не ожидавший такого наскока, пробормотал:
– Посмотрим там...
– Дай слово! При всех...
Эта сцена, разыгравшаяся в ответственный момент, подействовала как слабительное.
– Ну, Леник! Ну, ты даешь...
– закричал Андрюха.
Трощилов бросился вниз, провожаемый громким хохотом.
18
Слетев в коридор, Трощилов наткнулся на Ковшеварова, который шел с полотенцем из душевой. Неизвестно, что было написано на его лице, наверное, Ковшеваров что-то заметил. Даже о чем-то сочувственно спросил, положив руку на плечо, что не позволял себе раньше. Этот его жест, недопустимо уравнивающий их в правах, и то, что он сказал, хотя слов почти не расслышал, прорвали еле сдерживаемое чувство.