Над корпусом написано: «Санаторий», – как у нас это часто бывает, ложь, здесь лежат смертельно больные, и, если бы не регулярные вливания уворованных мной денег, дочь была бы уже на небесах. Она живёт одна в комнате, будучи благодарна за такую возможность одиночества. Её большие глаза смотрят с доверием. Рука с признательностью жмёт мне ладонь:

– Ты дашь мне немного денег?

– Немного дам, – достаю свой телефон и трансфером с помощью NFC пересылаю средства в мобильник дочери, которая тут же его с признательностью подставляет, а потом вдруг Санта спрашивает, пытливо глядя в лицо:

– Что-то случилось?

– Похоже, что мы будем с тобой на небесах вместе, – шучу.

– Это ничего, – улыбается дочь, и губы её дрожат, а я чувствую, что она опять хочет поиграть у меня на нервах. Предчувствия меня не обманули. Она, действительно, начинает привычным выбешивающим меня тоном: – Всё равно рано или поздно мы бы все умерли.

– Зачем ты это говоришь? – кричу.

– Я тебя не упрекаю, – отвечает она.

– Я не мог поступить иначе! Мы с твоей матерью слишком разные люди!

– И всё этот твой дурной характер, – как её мать и с той же интонацией, снисходительно улыбается дочь.

Наша семья – параноики. Генетически сомнительный материал. Меня начинает бить нервная дрожь. Чтобы не ударить, разворачиваюсь, желая уйти, и слышу в спину:

– Ты всегда был трусом.

Но я всё-таки ухожу, не попрощавшись. Не поднимаю руки, как иногда бывало раньше. Чувствую себя полным дерьмом. Может, государство в отношении меня право? Я – отброс?

Санте кто-то вбил в голову – не кто-то, а Луиза, моя бывшая, – что смертельная болезнь от нервов. Если бы мы с женой не скандалили, в конце концов разойдясь, то и у дочери со здоровьем проблем не было бы. Во время своего нахождения в утробе, Санта, типа, неосознанно претерпевала наши постоянные скандалы, родившись уже после нашего развода. Вот так я, которому запрещено было становиться отцом ни под каким соусом, им всё-таки стал, причём, что характерно, безнаказанно нарушив запрет, грозящий десятью годами тюрьмы. Везёт, как приговорённому к смерти: Луиза тогда меня любила, заявив в роддоме, что родила Санту от кого-то другого. От недавно умершего коллеги. Который не был генетически непригодным материалом, как я. Что я – отец, не нашли, ведь экспертизу ДНК делать не стали, экономя государственные средства, да и бывшая жена не доносит на меня, несмотря на возможные бонусы в случае доноса.

О ком думаешь, тот и появляется. В дверях больницы, в воротах, сталкиваюсь с женой. Луиза ещё больше похудела. Глаза горят нервным блеском:

– Зачем ты сюда приходил?

Я прохожу мимо, чуть задев её плечом, она меня бьёт в спину, я ухожу быстро. Ссориться не хочу. Мне это не надо. Мало того, что государство пларинует меня убить, так и по пути к кладбищу, пока ещё живой, лупят близкие люди.

Происходящее настолько злит и заводит, что, похоже, невольно для себя распространяю флюиды «со мной лучше не связываться», и на пути из больницы домой в автобусе меня не замечают ни кондуктор, ни даже автоматическая система наблюдения безбилетников со своими сиренами и световыми маячками. Что ж, поеду зайцем, в моей ситуации приговоренного к смерти какая уже разница. Рядом со мной стоит прыщавый юноша и нелепо улыбается, подмигивая мне. Делаю вид, что не замечаю.

Как вдруг автобус останавливается, фонари внутри начинают мигать черно-белыми маячками, группа в камуфляже и с бластерами вваливается внутрь. Это контроль, и у пассажиров душа замирает. Вдруг ошибка, и вот сейчас расстреляют. Подмигивающий юноша дёргается в сторону дверей, и контролёры его живо хватают:

– Электронный чип!

– Забыл активизировать, – оправдывается юноша. – Работодатель забыл наделить меня идентификатором!..

Его оправдания никого не интересуют. Его выводят, ставят к изукрашенной граффити стене.

–Нет! – успевает он крикнуть.

Старший из пятёрки контролёров, улыбаясь, наводит бластер и нажимает курок. Юноша пропадает на глазах, только лёгкий дымок, словно от сигареты, поднимается кверху.

Автобус дружно вздыхает.

– Давай! – контролёр машет рукой, и водитель автобуса отъезжает.

Вот почему прыщавый так мне странно улыбался, а потому что ехал зайцем и боялся. Интересно, в чьё сознание сейчас этот прыщавый вселился? Мне кажется, что в моё. Хотя это, наверное, просто сказки, никто никуда не вселяется. Факт, что я мог быть на его месте. Повезло, что контролёры у меня забыли спросить и меня проверить. А потому что я не улыбался дурацки.

Подхожу к стеклянной стене поближе, и та беспрепятственно открывается, реагируя на запрограммированную в ней голограмму моего тела. Здравствуй, дом родной! Не очень-то здесь хотят, чтобы я здравствовал, ибо в холле ко мне подходит девушка в антиинфекционной франтоватой маске и начинает говорить на повышенных тонах:

– Почему вы опять без маски? Почему мы должны подвергаться риску из-за вашей беспечности?

– Ношение маски не является обязательным, а только рекомендательным, – оправдываюсь.

– Вирус сохраняется на поверхности предметов несколько десятков часов. Как мы можем быть уверены, что вы не носитель, заляпавший своим дыханием наш дом? Я не хочу заболеть раком! Из-за вас.

– Рак не заразный, – оправдываюсь.

– Вы всё врете! – визжит она. – Уже на девяносто процентов ясно, что он заразен! Вы со своими архаичными взглядами уже всех соседей достали!

– У меня нет рака, могу показать справку, – вру. – Я не принадлежу к группе риска.

– Нет! Вы-то как раз и принадлежите в первую очередь! Вы – генетически непригодный материал! Это даже написано на двери вашей квартиры люминесцентом!