Юрьев. Астрономическая обсерватория

Крупны эти цифры, но князь Ливен, будучи впоследствии министром, сам объясняет в письме 1830 года, что «Дерптский округ, и в особенности университет, это моя слабая сторона, и я испытываю относительно него некоторую невероятную болезненную чувствительность» (wunde Reizdarkeit). За время Ливена прочно устроились студенческие корпорации, в 1822 году лифляндцы и эстляндцы, в 1823 — рижане, каждая в своей обособленности.

Преемником его по попечительству, с 1828 года, назначен советник, сенатор, барон Пален, уволенный от этой должности в 1835 году, причем назван в указе генерал-лейтенантом.

При нем, хотя и без «невероятной болезненной чувствительности», исключительное положение университета продолжало укрепляться и оказалось уже настолько сильно ко времени назначения третьего попечителя, Крафштрема, что когда, с конца тридцатых годов, вслед за июльской революцией и польским восстанием, началось введение в наши университеты значительной большей дисциплины и число студентов ограничено 300, юрьевский университет продолжал сохранять свой особую физиономию и сделался даже центром оппозиции, как, например, по известному в те дни делу профессора теологии Ульмана.

Крафштрему наследовал в попечительстве, с 1854 года, Брадке. Помимо основания университетской церкви, значительного увеличения средств и учебных пособий, попечитель достиг также восстановления права университета выбирать самостоятельно ректора и проректора, и при нем «признаны правительством» студенческие корпорации.

По смерти его, в 1862 году, вступает в попечительство граф Кейзерлинг, и замечается новое увеличение средств и окончательное утверждение полной независимости в избрании профессорского персонала. Оба управления, Брадке и графа Кейзерлинга, были не чужды агитационного, в немецком смысле, характера. В 1870 году назначен Жерве, довольствовавшийся, как здесь говорят и находят это лучшим в «русском чиновнике», тем, что предоставил все университетскому самоуправлению. Надо заметить, однако, что он счел за нужное переехать из Юрьева в Ригу и, так сказать, механически, хотя отчасти, освободиться от угнетавшей его мероприятия университетской среды. Это было хорошо, и поэтому не продолжалось. Ему наследовал Сабуров, которому, как когда-то князю Ливену, путь отсюда лежал к министерскому посту.

В книжке «Die deutsche Universitiit Dorpat» неизвестного автора, из которой многое из сказанного здесь заимствовано, тайный советник Сабуров назван «опаснейшим» попечителем округа. Он начал с того, говорится в книжке, что вернулся из Риги в Дерпт. «В несколько недель, замечает автор, достиг он такой популярности, какой не пользовался ни один из его предшественников... Барский дом его был открыт всем и каждому. Весь Дерпт со своими профессорами и студентами, дворянами и гражданами лежали у ног попечителя...» Вот что значило попечителю вернуться в Юрьев! Картинка эта, за правду которой, конечно, ручаться нельзя, поставлена автором с той целью, чтобы доказать, что этим путем тайный советник Сабуров достигал со стороны дворян и университета уступок quasi-невероятных: ему не противоречили, например, когда «он говорил открыто, что хочет русифицировать прибалтийский край», и он достиг образования учительской семинарии, то есть такого учреждения, которое, будто бы, «опасно для немецкого характера края». «Пятнадцать лет управления такого попечителя, сказано в книжечке, — и все прибалтийские провинции потеряли бы свое немецкое сознание и всю силу сопротивления». В Петербурге «не поняли», однако, этой единственно правильной системы обрусения, и назначен был, немногим чем отличавшийся от своего предшественника во взглядах на русское дело в крае, новый попечитель — барон Штакельберг, уступивший, наконец, место тайному советнику Капустину, который не замедлил перенести управление попечителя в Ригу.

Совершенно прав Эккарт, когда говорит, что «только с тех пор, как существует в прибалтийских губерниях юридический факультет университета, можно быть уверенным в пользовании старым правом, которое одно служит залогом их самостоятельного существования».

Юрьев. Развалины замковой церкви

Нет никакого сомнения в том, что именно в юрьевском университете сходятся и сплетаются все обособленности края, потому что еще очень недавно, вплоть до мероприятий самых последних дней, все три губернии получали всех своих деятелей и получают их в большинстве до сих пор из юрьевского университета, начиная от становых (гакенрихтеров) до предводителей дворянства и всего обширного, сплоченного персонала лютеранского духовенства.

Петр I, даруя немцам право возобновить стушевавшийся в 1710 году университет, поставил непременным условием существование в нем особой кафедры славянского языка. Александр I открыл его «на пользу всего Российского государства». 19 декабря 1836 года, при Уварове, университету предписано, чтобы он не давал ученых званий без испытания в русском языке; позже, чрез пять лет, объяснено, чтобы, без строгого экзамена в русском языке, студентов на курсы не принимали. в 1842 году учреждена кафедра по русскому праву, и Высочайшее повеление гласило о чтениях на обеих кафедрах на русском языке; в 1846 году состоялось уваровское предписание, чтобы, кроме курса русской словесности, в каждом факультете было введено еще одно чтение на русском языке. Эти Высочайшие повеления и министерские распоряжения плохо соблюдались: в русском языке не испытывали, чтения не введены, об обязательности посещения студентами курса русского языка не было и помину, а одна из кафедр по русскому праву закрыта и очень ловко преобразилась в странную кафедру юридической практики, обратившуюся в кафедру балтийского права, с чтением его на немецком языке.

Юрьевский университет, в своем особничестве, никогда не был подчинен действию общего устава 1863 года. в 1865 году выработал он свой особый устав, и, замечательно, что как раз вслед за этим настает один из характернейших эпизодов здешней университетской жизни и её направления, а именно время деятельности, при попечительстве графа Кейзерлинга, а в 1867, 1868 и 1869 годах, профессора Ширрена, в свое время недостаточно обращавшей на себя внимания слишком снисходительных властей. Профессор Ширрен читал русскую историю, а в каком духе читал он ее, видно из изданной им в 1869 году «Livlandische Antwort», вызвавшей отповедь покойного Погодина и целую литературу в нашей газетной и журнальной печати. Памятен также и тот факт, что названная книжка сочинения профессора русского университета, Ширрена, полная хулы по адресу России, для пропуска в обращение была цензурирована тем же профессором и пропущена им самим! Здесь, конечно, не место делать научную оценку трудов Ширрена, но для того, чтобы судить о справедливости дурных отзывов его, можно вспомнить только об одном, о взгляде его на Карла XI шведского, создателя знаменитых «редукций», вследствие которых балтийское дворянство на короткое время обнищало. Руководимый ненавистью к Карлу XI, но не исторической правдой, Ширрен говорит, между прочим, что «королевское тупоумие Карла XI оставило Швецию, в конце его царствования, без денег, кредита, флота и армии» и что сам король «умер болезнью Ирода — редукцией внутренностей». На самом деле, согласно шведским источникам, которым ближе знать дело, а именно по Однеру, Фрюкселю, Эклунду и Карлсону, — Карл XI, всем историческим обликом своим, если «не самый лучший», то один из «замечательнейших властителей Швеции, когда-либо ей управлявших». Где же здесь — королевское тупоумие, где историческая правда, и на какие же средства, наконец, вел с Петром I войну сын его Карл XII, если покойный отец не оставил ему ни денег, ни флота, ни армии? Ширреновские отзывы о России — все такого же пошиба.

Оставаясь верным своим традициям, от крупного до мелочей, университет не исполнял долгие годы важный закон 31 октября 1869 года о необходимости вести переписку в крае на русском языке и до самого последнего времени, до последних дней, словно держась в цитадели, довольствовался писанием по-немецки, но на русских бланках. За долгие годы преследования одной и той же цели в нем вошло, мало-помалу, в обыкновение принимать воспитанников иностранных гимназий без всяких дополнительных испытаний в русском языке, и от университета выдавались русские учительские дипломы людям, не знающим вовсе русского языка. В разгар культурной борьбы в Германии, юрьевский университет, будто участвуя в ней, ни к селу, ни к городу для России, устроил у себя лекции об отношениях церкви к государству!