До того, чтоб сшить целую вещь, я не дошел и до сих пор этого не умею. Но заплату положить, выутюжить, вычистить, пятно вывести, даже мерку снять, — этому я научился. Это меня кормило и теперь еще кормит… Пусть кто-нибудь другой закройку делает. Не велика важность!

Жаловаться нечего, ремесло мое не из худших. Первое дело — весело: портной и песенки поет, и по деревням часто ходит, у панов бывает, — насмотришься всего да и поживешь в свое удовольствие. Не пропадаешь, как чумазый сапожник.

Ну, ладно! К несчастью, жена у меня тут, упаси господь вас и всех евреев, богу душу отдала. Беда!..

Но не об этом хотел я рассказать.

Что ж, остался я вдовцом. Живу один, в маленьком домишке, далеко, где-то за городом. Через край не льется, но жить можно. Встретишься с приятелем, выпьешь рюмочку, одолжишь пятиалтынный и опять живешь.

А тут приключилась такая история. Знаете поговорку: весь год под хмельком, а на пурим во рту ни капли. В доме ну ни полушки! Глупо, не могу же я все-таки ходить в пурим, не прополоснув глотки! Как-никак, а такое чудо! Царица Эсфирь, хоть и не была красавицей из красавиц, все же заслужила, чтобы мы в этот день не были трезвенниками.

Выхожу это я из дому и все думаю: к кому же мне из портных пойти?

По-настоящему весело у Арона Двосина. Водка там рекой течет. Он пьет, она пьет. Дочь, говорят, тоже непрочь рюмочку опрокинуть! Но вот как раз из-за этой дочери и неохота идти туда! Девице уже лет под тридцать, а может — с гаком, и сватается она ко мне. Стоит ей лишь увидеть меня, как глаза у нее сразу подернутся влагой, смотрит на меня, как овца на соль, — а то еще закатит очи, совсем зрачков не видать, одни белки — два блюдца сметаны, да и только…

Нет, к Арону Двосину я не ходок!.. К другим богачам-портным тем более! Смотрят они на тебя свысока, как оперенная сова на голого цыпленка… Действительно, скверно: поди угадай, кто из бедняков не ходит сейчас ряженым и у кого дома можно рюмку водки найти.

Голова у меня занята такими мыслями. И вот по ошибке, вместо того чтобы направиться в город, направляюсь в обратную сторону, выхожу за городскую черту… Иду все дальше, дальше.

Когда опомнился, я был уже далеко за городом. Вижу — лесок, вхожу в него. Зачем? Не знаю! Иду… Сам не знаю, куда иду.

Навстречу дровосек. Спрашиваю: далеко до корчмы? А мысли у меня такие: рюмку водки можно и за городом достать! А то, что у меня денег нет, это неважно. У хозяина корчмы можно работенку взять, а пока что в счет работы выпить. Не-еврей поверит!

А он, дровосек-то, говорит: недалеко.

Иду дальше. Передо мной две дороги: одна ведет направо, другая — налево. Иду направо. Я ведь портной, иглу держу в правой руке, ей предпочтенье!

Оказывается, лучше бы мне пойти налево. А может быть, и наоборот. Пошел бы налево, и самой истории не было бы.

Ну, значит, иду направо. Иду, иду.

Жажда меня уже давно томит, а тут еще есть захотелось.

К тому же холодно стало… Да так, что кости пронизывает. И вдруг — стоп! — ограда.

Железная ограда. Черные железные прутья с позолоченными верхушками, — прямо страх берет.

А вот и калитка. У калитки — колокол. Нe поленился — звоню.

Слышу, собаки лают. У меня даже коленки задрожали, хочу бежать. Но там, слышу, кричат на собак, чтоб замолчали. Стою. Я ведь не меламед, чтоб пугаться собак!

Появляется старик в охотничьей куртке с зелеными обшлагами, просовывает сквозь решетку седую голову со слезящимися глазами и спрашивает, кто я такой.

Говорю: портной.

— А что тебе нужно?

— Водки выпить.

Старик смеется, показывает два ряда старых, кривых зубов. А в глазах искорки.

Значит, свой человек, думаю. У тебя тоже в глотке пересохло.

Надо получше с ним потолковать.

Я стою с этой стороны ограды, он — с той. Разговариваем. Я спрашиваю, он отвечает.

— Что тут такое?

— Замок.

— А ты кто?

— Привратник.

— А кто живет в замке?

— Графиня.

— Что за графиня?

— Красавица графиня.

— Красавица?

— И взбалмошная…

— Почему взбалмошная?

— Замуж не хочет! Никто ей не нравится.

Я смеюсь:

— Может быть, меня захочет?

— Попытайся, — говорит, — может быть, она тебе суждена.

И с этими словами отпирает калитку; впускает меня. Стоим уже оба по ту сторону.