Поднялся и развязал меня.

Гейб стоял и смотрел на нас, сжав губы.

— Вы меня отпускаете? — спросил я удивленно, потирая запястья.

— Да. Вы правы, — сказал он. — Дело было тридцать лет назад. Всем все равно. И потом, я просто не смогу. Честно говоря, я совершенно не склонен к насилию.

Они отвели меня вниз к лимузину и отвезли обратно на студию. Гейб сидел рядом со мной, но казалось, что он где-то далеко, целиком погружен в воспоминания. Когда мы добрались до машины Ванды и я вылез, он едва отреагировал, просто помахал мне двумя пальцами. Потом они уехали.

Щека пульсировала от боли. Я рассмотрел ее в зеркале заднего вида «альфы». Кожа треснула и выглядела как слабо прожаренный стейк. Кровь все еще текла. К концу этого проекта я, похоже, начну выглядеть как пожилой боксер среднего веса, который боксировал прежде всего лицом.

По пути домой я пытался разобраться в ситуации и понять, что к чему, но ответов не находилось, одни вопросы. Почему Гейб вдруг меня отпустил? Что заставило его передумать? Он ли убил Санни? О чем я напишу в книге?

Гадать мне пришлось недолго. Пока мы с Гейбом вели приятную беседу, Конни постаралась облегчить мне ситуацию. В некотором смысле слова.

Трубку сняла Ванда. Я только вошел, она только успела спросить меня, что у меня со щекой, и тут зазвонил телефон. Она сняла трубку, поздоровалась и стала слушать. Потом на лице у нее отразилось изумление. Больше она ничего не сказала, просто положила трубку осторожно, словно яйцо, и пошла прочь.

Я позвал ее, но она мне не ответила. Я взял трубку.

— Это вы, Хоги? — услышал я голос Лэмпа. В нем чувствовалось потрясение. Где-то на заднем плане звучали голоса, раздавались телефонные звонки, стучали пишущие машинки.

— Я.

— Мне тут позвонила со студии Конни Морган. Сказала, хочет мне кое-что рассказать. Когда я приехал, она лежала мертвая в собственной гримерной. Большая доза снотворного. В руке у нее было письмо. Письмо адресовано мне, и в нем она признается, что застрелила мужа. Похоже, он собирался вам рассказать о ее прошлом романе с Гейбом Найтом. Ну знаете, для книги. Она в тот вечер туда поехала, чтобы попытаться его отговорить. Пишет, что они поругались и в ней вскипел старый подавленный гнев и ревность. Так что она пошла и взяла его пистолет. Вместо прощания на газоне у входа она его застрелила. Вытерла пистолет и поехала домой. И пожар тоже она устроила. Чтобы вас напугать, выкурить вас оттуда. Ну и история, Хоги. Вы еще тут? Скажите что-нибудь.

Я прокашлялся, но слов у меня не было.

— В письме говорится, что вы беседовали с ней сегодня утром и в целом догадались обо всем, что касается их с Гейбом. А значит, секрет все равно вышел бы наружу, пусть даже Санни Дэй умер. Она никак не могла этому помешать. И не могла жить с чувством вины и горя. Поэтому покончила с собой. Конни Морган убийца, можете себе представить? Куда катится мир?

— Я даже не представляю.

— А что за интуитивная догадка у вас была, Хоги? Вот эта?

— Вроде того.

— Ладно, я пришлю пару человек, чтобы пресса вам не прогрызла ограду. Они обязательно вернутся, не сомневайтесь.

— Ладно. Спасибо.

— Вам, наверное, лучше позаботиться о мисс Дэй.

Ванду я нашел у бассейна — она смотрела в воду, не мигая. Я позвал ее по имени. Она меня не слышала. Даже не осознавала, что я тут. Я вспомнил, что Санни однажды про нее сказал: она была таким хрупким ребенком, что он боялся, как бы она не сломалась, если он ее слишком крепко обнимет.

Она сломалась.

Я позвонил ее врачу. Он приехал через пятнадцать минут — усталый помятый человечек в очках в проволочной оправе. Он сделал ей укол, и мы отнесли ее наверх, в постель. Врач сказал, чтобы я не слишком беспокоился, она, наверное, просто в шоке. После укола она должна прийти в себя только утром, и он приедет снова. Потом он смазал мне щеку чем-то чертовски болезненным и наложил повязку. Рана заживала очень долго. У меня до сих пор шрам.

Тут начал звонить телефон. Все та же команда: газеты. Телевидение. «Энкуайрер». «Стар». Светские колонки. Наконец я просто снял трубку и положил ее рядом с телефоном.

Я поставил пластинку Гарнера, налил себе «Джек Дэниэлс», сел за стол Санни и уставился на маленький эвкалипт за окном.

Все кончилось. История пришла к концу — и очень удачному для всех. Лэмп получил убийцу, пресса — шумную историю страсти и самоубийства, публика — шанс сорвать покровы с кумиров. Мой издатель получит книгу, которая будет продаваться еще лучше. Все довольны.

Все, кроме меня. Теперь у меня было ощущение, что я каким-то образом ответственен за две смерти. Плюс меня терзало странное чувство — точно такое со мной когда-то бывало, когда написанная сцена не годилась. Бывало, я писал сцену для романа, и на первый взгляд все выглядело хорошо, но оставалось вот такое странное чувство, будто что-то не так. Я тогда все вертел и вертел такую сцену в голове и искал, что именно не так. Если я тщательно все обдумывал со всех возможных углов зрения, то находил. И сейчас возникло то же самое чувство.