Шрифт:
— Ну ты молодец. Облила грязью нас обоих разом, легко и непринужденно.
— Да пошел ты.
— Знаешь, я к такому как-то не привык. Это первый раз.
— А я, знаешь ли, как-то не привыкла мужикам рассказывать про маму и Гейба. Это первый раз, — отозвалась она.
Я промолчал. Последнее слово осталось за ней.
Она загасила сигарету и зажгла новую.
— Я думала, у нас все хорошо, Хоги.
— Хорошо. Но так не может продолжаться.
— Ты возвращаешься в Нью-Йорк?
— Как только смогу.
— Когда я последний раз была в Нью-Йорке, — сказала она, — я видела, как на Шестой авеню столкнулись два такси. Таксисты начали спорить прямо посреди улицы, потом стали толкаться, а люди на тротуарах вместо того, чтобы попытаться их разнять, кричали: «Врежь ему! Врежь ему!» Я никогда бы не смогла жить в месте, где столько ненависти.
— Ты как-то сказала, что Лос-Анджелес не настоящий. А вот это настоящее. Ненависть — настоящая.
— Коннектикут был милый. Я была там счастлива.
— Да, точно. Ты там жила на ферме с Конни.
Ты знаешь, что он туда никогда не приезжал? Ни разу. Он эту ферму даже не видел.
— Я не знала. С ума сойти. А что еще… что он тебе говорил про меня?
— Ты правда хочешь знать?
— Угу.
— Что ты была ему очень дорога. И что когда ты начала уходить в себя, стала…
— Странной.
— …то он думал, что Бог его наказывает.
— Потрясающе. — Она вздохнула и откинулась на подушки.
Я вылил ей в бокал остатки шампанского и съел немного икры. Лулу так и не сводила с нее глаз.
— Здесь я на своем месте, — сказала Ванда. — В Лос-Анджелесе. Здесь мой дом.
— А-а.
Она вдруг выскочила из кровати и гневно уставилась на меня сверху вниз. Руки она уперла в бока, в обнаженном теле чувствовалось напряжение.
— И что это значит?
— Ничего.
— На ничего не похоже. Похоже на «Хорошо, Ванда. Как скажешь, Ванда. Ты же чокнутая, Ванда».
— Что-то ты нервная.
— Ну если учесть, что меня бросают…
— Никто тебя не бросает. Просто… Я больше не могу жить в твоем фильме.
— Тогда катись к чертям!
Она развернулась и вылетела из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Я бросился за ней. Лулу, натура сентиментальная, направилась прямо к икре.
Я догнал Ванду у лестницы и схватил за руку.
— Отпусти! — закричала она. — Отпусти! — Она вырвала у меня руку, сбежала по ступеням и выбежала голышом через переднюю дверь дома с криком: — Ублюдок!
Я и сам выругался. А потом побежал за ней.
Ванда стояла на газоне, крича: «Ублюдок? Ублюдок!» куда-то в направлении дома. Она явно была в истерике, а полицейским, которые охраняли усадьбу, досталось бесплатное шоу. Я попытался ее схватить, но она бросилась бежать. Бегала Ванда быстро. Я гонялся за ней вокруг пруда, через пруд, потом побежал за ней во фруктовый сад, потом выбежал из сада.
У беседки я наконец ее догнал и пошел на перехват, схватив ее за ноги. Мы вместе повалились на траву и так там и лежали, тяжело дыша, мокрые и замерзшие.
— У вас там все в порядке? — крикнул один из полицейских.
— Да, все нормально! — крикнул я в ответ, тяжело дыша. — Немного поспорили! — Ванда уже рыдала. Я обнял ее и держал, пока она не перестала.
— Теперь лучше? — спросил я.
— Извини. Не собиралась устраивать сцену. Не очень умно с моей стороны.
— Лучше я перееду в гостиницу.
— Нет, не надо. Пожалуйста, Хоги, останься. Я… я тебе другую постель постелю, ладно?
— Ладно. Спасибо.
Я встал на ноги и протянул ей руку. Она взяла ее. Я помог ей встать.
— Мы все еще друзья? — спросил я.
— Все еще друзья.
Я улыбнулся.
— Бывшие друзья?
Она улыбнулась в ответ, потом покачала головой.
— Нет, бывшие любовники.
ГЛАВА 16
(Запись № 2 беседы с Конни Морган. Записано в ее гримерной на студии Бербэнк 20 марта)
Морган: Рада снова вас видеть, Хоги.
Хог: И я тоже. Вы рады, что вернулись к работе?
Морган: Очень. Все так добры, так меня поддерживают.
Хог: Вы, похоже, вяжете что-то новое.
Морган: Да. Уже нет смысла… заканчивать предыдущий.
Хог: Извините, что я об этом заговорил.
Морган: Не извиняйтесь. Самое худшее, что можно сделать, когда горюешь, — обходить предмет своего горя. Надо не скрывать его, говорить о нем, давать чувствам волю. Иначе… извините, о чем вы хотели поговорить?