Пока индеец был ослаблен болезнью и игнорировал ее, она могла даже прикасаться к нему, но теперь, когда он пошел на поправку и начал к ней присматриваться, прежний ее ужас вернулся с новой силой. Наверное, пора убегать! Он за ней не погонится — не то еще состояние, но ему уже однозначно лучше. Однако…

Снова заговорил голос совести: но ведь он еще точно не в состоянии ходить и, тем более, ехать на коне. Еще хотя бы два дня — и у него появиться возможность вернуться домой. Нужно остаться еще на пару дней.

Анита опечалилась. Сможет ли она выдержать еще два дня под его пристальными взглядами? Подавляя внутреннюю дрожь, она осторожно взглянула на апача. Он уже не смотрел на нее, а отрешенно рассматривал вход в вигвам, дожевывая сухофрукты.

Анита решила остаться. Она ежедневно делала перевязки, стараясь совершенно не смотреть индейцу в лицо. Она боялась, что, увидев его глаза, снова впадет в панику. Его рана выглядела уже намного лучше и, похоже, была не такой серьезной, какой показалась вначале. Она приносила индейцу сухари, сухофрукты и воду. Он брал продукты молча и, слава Богу, больше пристально ее не рассматривал. Анита смогла немного расслабиться. Она никогда не снимала с лица платок, даже ночью, но она уже привыкла к нему, поэтому даже не замечала его. Ее гематома начала светлеть, а царапина уменьшаться в размерах. Благодаря лекарствам, заживление шло прогрессивно, поэтому через несколько дней ее лицо обещало полностью восстановиться.

На седьмое утро ее пребывания в вигваме с раненым, апач впервые встал на ноги. Анита этого не видела, потому что крепко спала. Он вышел на несколько минут, с трудом передвигая ноги, но вскоре вернулся.

Девушке в этот момент снился очередной привычный кошмар. В ее сне Ральф и кровожадные индейцы в боевой раскраске гнались за ней, чтобы обесчестить и убить. Ральф выкрикивал страшные ругательства, а она чувствовала, что уже не в силах бежать. Они подбегали все ближе, и ее ужас все усиливался. Она начала рыдать и умолять их пощадить ее.

— Не трогайте меня! Пожалуйста! Оставьте меня в покое!.. — девушка, не просыпаясь, закричала вслух.

Индеец, который как раз остановился около нее, осторожно присел на пол и потряс ее за плечо, чтобы она проснулась. Но она никак не приходила в себя и продолжала, рыдая, кричать:

— Нет! Нет! Не надо! Папа, мама! Помогите! Иисус, помоги!

Она взмахнула рукой и случайно зацепила руку индейца. Схватив его ладонь, она крепко сжала ее и зашептала:

— Мама, мне страшно…

Он не стал убирать свою руку и позволил ей держаться за нее еще несколько минут. На его лице отразилось сострадание, сопереживание и еще целая гамма чувств, которые, казалось, с трудом могли ассоциироваться с суровым индейским нравом.

Через какое-то время, когда Анита затихла и задышала ровно и спокойно, он высвободил свою ладонь и снова вышел на улицу. Он увидел, что его конь привязан и ухожен, и с очередной порцией удивления взглянул на спящую белую девушку с платком на лице.

Его взгляд устремился в небо, и он почти беззвучно начал молиться, принося Богу благодарность за свою спасенную жизнь. Его лицо стало задумчивым. Он погрузился в какие-то свои серьезные размышления, как вдруг со стороны послышалось тихое конское ржание. Индеец посмотрел вдаль и увидел, что к нему приближаются его сородичи — пять или шесть воинов на пегих мустангах.

Он подумал про свою спасительницу и обернулся ко входу в вигвам. Анита с ужасом в глазах выглядывала из индейского шалаша, всматриваясь в сторону приближающихся апачей. Индеец увидел, что ее начало трясти, и она схватилась рукою в области сердца.

Послышался приветственный крик индейцев, которые завидели соплеменника издалека, и апач обернулся к ним. Он махнул рукой в ответ, но, когда повернулся к вигваму опять, девушки уже не было. Он нахмурился и встревоженно начал смотреть по сторонам. Он увидел ее через несколько секунд: с прытью испуганной лани она взбиралась на соседний холм, и длинная темная коса девушки качалась в такт ее резким движениям. Ей сильно мешало длинное платье и сумка, перекинутая через плечо, она спотыкалась о камни, но не оглядывалась. Падала и мгновенно поднималась. Меньше, чем через минуту, она уже стояла на вершине холма и только там обернулась. Ее громоздкий платок слетел с лица и обнажил бледное лицо. Ее черты казались размытыми с такого расстояния, но индейцу показалось, что ее лицо было преисполнено отчаяния. Она задержалась взглядом на нем всего на мгновение, а потом резко прыгнула на другую сторону холма.

Индеец печально вздохнул и вошел в вигвам. Подушка, одеяло, керосиновая лампа и припасы еды остались здесь.

Он решил ждать ее возвращения еще много-много дней, но она больше не вернулась…

Холмы Долины Уединения были особенно прекрасны в тот день. Солнце уже готовилось к закату, когда молодой индеец, по обыкновению, прибыл в это место, подгоняемый желанием поскорее излить свою душу перед Всевышним. Он мог молиться Богу на любом месте, но только здесь он чувствовал, что его дух освобождается от тяготы своей большой печали.

Четан — а индейца звали именно так — был двадцати лет от роду, но уже познал много горя и страданий.

Его племя апачей многие годы терпело постоянное притеснение от рук белых людей. Их оттеснили на этот ничтожный клочок земли, где очень непросто было выжить. Стада бизонов становились все реже с каждым годом, а земледелие с трудом приносило малейшие плоды. Иногда апачи голодали. Некоторые из племени, не выдерживая отчаянных обстоятельств, собирались группами и нападали на белых фермеров, уводя их лошадей. Они просто спасались от голода, но белый человек жестоко мстил всем апачам за отчаянные вылазки некоторых их соплеменников.