Изменилась не только внешность. Характер Оливье стал ровнее, появились сдержанность, уверенность в себе. Он оставался прежним нетерпеливым юношей, который не желает долго ждать богатства и славы, хотя и не очень представляет, где их искать; он оставался прежним безрассудным романтиком, мечтавшим о пылкой любви и браке. И все же в его отношениях с людьми чувствовалась большая зрелость, больший такт. Это стало ясно при подготовке “Назад к Мафусаилу”, когда Оливье с Ричардсоном возобновили тот ледяной тон, на котором расстались в Клэктоне больше года назад. Несколько дней их общение ограничивалось привычной холодной вежливостью. Наконец Оливье сломал лед. Он пригласил своего молодого соперника выпить, и за кружкой в пабе были посеяны первые семена будущей нерушимой и тесно связывавшей их дружбы. С тех пор они превратились в Ларри и Ральфи. Оба неоднократно обращались друг к другу за профессиональными советами, и лишь раз их взаимная приязнь оказалась под угрозой — в день, когда необузданный Ларри с бешеной скоростью вел машину своего приятеля, не притормаживая даже у перекрестков, так что Ральфи буквально дрожал от ярости. На уверения Ричардсона, что он никогда, ни за что не простит его, Оливье ответил в присущей ему манере: “Всем известно, Ральфи, что, когда человек вплотную подходит к опасности, он преодолевает ее со всей быстротой, на какую только способен”.

Глава 5

ПО ВОЛЕ ВОЛН…

В июне 1928 года Джексон пригласил Оливье заменить Патрика Сьюзендса в старом спектакле “Синица в руках”, где тот играл молодого помещика, пожелавшего жениться на дочери трактирщика. Теперь, после Пегги Эшкрофт, его сценическую возлюбленную играла привлекательная темноволосая девушка лет двадцати. Впервые горизонт не был омрачен наличием мужа. Через три недели после первой встречи влюбленный Оливье сделал предложение.

Оба имени Джилл-Эсмонд Мур (как она себя тогда называла) пользовались известностью на театре. Ее отцом был умерший в 1922 году Г. В. Эсмонд, актер, антрепренер и драматург, а матерью — прославленная актриса и постановщица Ева Мур, еще долго продолжавшая свою деятельность на сцене и в кино. Джилл, хотя и была всего на полгода моложе Оливье, обладала большим профессиональным (шесть лет работы в театре после окончания РАДА) и, по-видимому, жизненным опытом, о чем свидетельствует ее уклончивый ответ на предложение руки и сердца. “Наверное, стоит узнать друг друга получше, прежде чем официально объявлять о помолвке”, — сказала она.

Начинался один из самых приятных периодов в жизни Оливье, ибо он мог позволить себе расслабиться, как никогда прежде: полгода в знакомой и нетрудной роли, пусть не самой выигрышной, но все же обеспечившей ему заметное место в витрине вест-эндского театра, полгода выступлений рядом с девушкой, которую он любит. При этом Оливье не переставал надеяться на некое драматургическое чудо, которое вырвало бы его из рядов обычных “героев-юношей” и вознесло на Олимп премьеров matinees.

Однажды вечером в "Ройялти” его надежды на успех воспарили, как никогда. За кулисами пронесся слух, что в зале сидит Бэзил Дин. Увидев в этом свой долгожданный шанс, Оливье повел себя точно так же, как десятки других молодых актеров. Он ступил на сцену, полный решимости продемонстрировать столь блестящую игру, что ее нельзя будет не отметить.

Дин к тому времени стал режиссером, чьего внимания честолюбивые исполнители добивались особенно рьяно. Этот высокий смуглый человек в очках, собиравшийся сначала посвятить себя аналитической химии, работал чрезвычайно методично, тщательно и сосредоточенно. Он основал Ливерпульский репертуарный театр и руководил им вплоть до 1913 года — времени, когда Джексон начал свою деятельность в Бирмингеме. Будучи директором ”Тиэтр-Ройял”, ”Друри-Лейн” и театра Св. Мартина, Дин поставил памятного Лондону "Гассана” с музыкой Делиуса и ”Верную нимфу”, инсценированную им совместно с М. Кеннеди. Мнения о его режиссуре были до крайности разноречивы. Одним он казался гением, величайшим представителем сценического искусства; другие считали его чересчур экстравагантным, чересчур занятым технической стороной дела, цветом и освещением, заслоняющим драматурга своими экспериментами с механическими приспособлениями, сложнейшими и необычными декорациями. Во всяком случае, в худшем из театральных грехов — скуке — его не мог обвинить никто.

Сейчас он столкнулся с задачей, вызывающе дерзкой даже по его собственным уникальным меркам, — с инсценировкой ”Бо Жеста” П. К. Рена. Все знали, что ему необходимо подобрать молодого человека на роль Бо. Именно в результате его затянувшихся поисков усики a la Рональд Колмен превратились в крик моды, ибо герой фильма 1926 года служил актерам образцом слащавой мужской красоты. Впрочем, что касается Оливье, то обилие растительности на лице не дало ему никаких преимуществ. Прошел слух, что, посмотрев, как он из кожи лез в ”Синице в руках”, Дин буркнул: ”Парень с мохнатыми бровями никуда не годится”. Дин отрицает эту ”закулисную и явно фальшивую сплетню” — на самом деле он увидел в Оливье одного из возможных кандидатов на роль. Однако Оливье питался слухами и потому боялся, что шансов у него нет.

Время шло, а Дин по-прежнему не находил идеального Бо. Оливье пригласили на собеседование. Полагаясь на воображаемые требования режиссера, он выщипал брови и прилизал волосы — и, не получив определенных гарантий, ушел исполненный надежды сыграть вожделенную роль. Неделю за неделей он жил в напряженном ожидании, но в декабре его вызвали на прослушивание, все еще не назвав предназначенной ему роли. Тем временем у него в руках, без всяких усилий, вдруг оказалась действительно уникальная, раз в жизни выпадающая возможность воплотить свою безумную мечту о славе, обретаемой мгновенно после премьеры.

В ноябре актер Джеймс Уэйп пригласил Оливье, еще выступавшего в "Ройялти”, сыграть главную роль в новой пьесе на военную тему, которую он ставил для престижного, но обычно не достигавшего коммерческого успеха Объединенного сценического общества. Предложение не вызвало у Оливье восторга. Чтобы дать всего два спектакля — один в субботу вечером, другой в понедельник утром, — надо было репетировать три недели. Платили жалкие пять фунтов. Наконец, сама пьеса, по общему мнению, не имела ни малейшего шанса на успех. Однако Оливье дал согласие — ради цели, которая оказалась абсолютно неверной. Он счел это удачной возможностью показать, на что он способен в роли, не похожей на роль влюбленного юноши из “Синицы в руках”. Качество пьесы не имело для него значения. Важно было, чтобы Дин увидел его в образе сражающегося солдата.