— В Эйвазханбейли Алимардан-бек тоже поначалу был неплох. А в Учгардаше Вели-бек так принял нас, что я стала думать, что мы теперь не беженцы. Теперь Ибрагим-киши говорит с нами так, словно он родной брат твоему отцу. Но, повидав Алимардан-бека и Вели-бека и зная, чем обернулись при прощании их добрые слова при встречах, я уже никому не верю и ни на кого не положусь.

Слушая мать, я вспомнил слова отца, которые он сказал в Эйвазханбейли, а потом повторил в Учгардаше: «Людские сердца покрываются ржавчиной, как железо, и зеленеют, как окислившаяся медь».

Мать помолчала, а потом добавила:

— Людей узнают теперь по карману, как сказал тот парень, что привез нас в Молокан. У кого есть деньги, тому все двери открыты.

И снова о моей поездке — ни слова. Ни я не напоминаю, ни она не говорит. Все еще боится отпускать меня одного — не иначе.

Вечером отец принес охапку дров, а на них лежали две дыньки и арбуз. Мать подхватила дыньки и понесла в дом. А я взял было арбуз, но он выскользнул у меня из рук и раскололся, распавшись на две красные сахаристые половинки. Я стоял огорченный, но мать подняла их и тоже отнесла в дом.

Досыта наелись мы в тот вечер арбузом и дыней.

Мысль, что скоро за мной зайдет Ибрагим-киши и поведет к русскому доктору, не покидала меня. Но к нам заглянула старшая жена Ибрагима-киши и сказала, что доктор уехал в Молокан за лекарствами и приедет через несколько дней.

Жены Ибрагима-киши жили дружно, как сестры. Нам казалось, что все трое горюют о своей беде и жалеют доброго Ибрагима-киши. Я ни разу не слышал, чтобы жены ссорились между собой или со своим мужем. И всегда они вместе хлопотали по хозяйству.

Наконец день, когда можно было пойти к доктору, наступил. Ибрагим-киши повел меня к нему.

«Но как же с поездкой к сестрам, если я буду работать у доктора? — подумал я. — Но молчат родители: видимо, так надо», — решил я.

На втором этаже большого двухэтажного дома доктор и его семья занимали три комнаты. В одной доктор принимал больных, в двух других они жили.

Доктор поговорил со мной по-русски и остался доволен моими знаниями. Не скрывая радости, он сказал, что парень, который у него работал, его не устраивает.

— Он плохо знает русский язык, — сказал он после недолгой беседы. — Я сегодня же скажу ему, чтобы поискал другое место. А ты приходи ко мне послезавтра. Твои обязанности будут заключаться в следующем: ты будешь переводчиком между мной и больными, будешь помогать жене по хозяйству — наколешь дрова, принесешь воду. В месяц я буду платить тебе сто пятьдесят рублей, это не маленькие деньги (я и сам знал), и столоваться будешь с нами. Предупреждаю, в первые дни дел всегда много, а сейчас тем более: в деревне вспышка брюшного тифа!

В этот день, ложась спать, я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Такое же счастье испытал я, когда отец вернулся из Баку.

Но счастье было недолгим. Сильно разболелась голова, стало жарко. Я выпил полкувшина холодной воды, но легче не становилось. К вечеру я стал метаться в жару.

Позвали доктора. То, против чего он собирался бороться вместе со мной, начиналось именно у меня.

— У мальчика тиф… — Мать побледнела. — Не волнуйтесь, я вылечу его. Но вы сами остерегайтесь инфекции.

Я увидел, что, выходя от нас, доктор вытер руки собственным полотенцем, которое было влажным.

Я бредил. Горел в огне. Когда бы я ни открывал глаза, всегда рядом видел отца. Потом я провалился куда-то и не помню, что со мной было и сколько времени был в забытьи.

Очнулся я, по-видимому, через много дней. Когда открыл глаза, то увидел, что в комнате много людей. Женщины плачут. Лицо матери в глубоких царапинах, волосы в беспорядке падают на лоб, голос охрип, огрубел. И слова ее, от которых сжалось сердце:

— Ты бросил меня на произвол судьбы! Ты разрушил наш очаг! О неверный, разве можно покидать нас в такое время? Как же теперь быть нам? Я не могла пережить разлуку с дочерьми, что же теперь я буду делать, как перенесу горе?

Я хотел позвать маму, но не было сил шевельнуть языком. Я услышал, как пришел вюгарлинский молла Эхсан, живущий теперь в Горадизе. Женщины встали. Когда молла Эхсан начал читать заупокойную молитву, боль пронзила меня: отец! В глазах у меня потемнело, и я снова впал в беспамятство.