Однажды Рафи принес весть, которая обрадовала всех жителей кочевья. Дело в том, что у Рафи был еще третий сын, Абульфаз, от первой жены, которая умерла через несколько месяцев после родов. Вскоре Рафи женился на Айне. Но молодая жена не захотела, чтобы мальчик оставался с нею. Не смог Рафи в то время настоять, чтобы мальчик жил с ними, и отправил его в селение Кочахмедли, лежащее на полпути между Молоканом и Горадизом, на берегу реки Гозлы, где жил отец покойной жены и ее многочисленные братья. Чтобы иметь возможность чаще навещать сына, Рафи держал в окрестностях Кочахмедли большую отару овец.

Через несколько дней после моего появления в Ахмедалыларе Рафи вернулся домой раньше, чем предполагал. На крупе лошади сидел стройный смуглый мальчик, похожий на Рафи так, словно был его братом. Жители кочевья обрадовались приезду Абульфаза, но Айну его возвращение привело в крайнее негодование.

Рафи рассказывал Айне:

— Через два дня сюда пригонят мою отару из Кочахмедли, туда не сегодня завтра придут большевики. Они все возьмут в свои руки, как это было на Мугани.

Вечером в кибитке Рафи собрались аксакалы кочевья, чтобы обсудить новости.

Приезд пасынка возмутил покой Айны. Она настроила своих сыновей против мальчика, а заодно и против меня. Теперь они при Абульфазе отдавали мне распоряжения по хозяйству презрительными, капризными голосами. Для меня же приезд старшего сына Рафи был подарком судьбы.

Абульфаз был сдержанный, молчаливый, спокойный четырнадцатилетний парень с твердым характером. Он не обращал внимания на поведение своих сводных братьев и много времени проводил, помогая мне.

Но мачехе это не нравилось. Однажды вечером Айна заговорила при нас с мужем, нисколько не стесняясь в выражениях:

— Послушай, Рафи, если мы так богаты и у нас много хлеба, то не лучше ли завести еще одну, а то и двух собак, чтобы помогали тебе стеречь стадо?

Рафи удивленно посмотрел на жену.

— Что ты так на меня смотришь? — продолжала Айна. — После того как появился Абульфаз, какой смысл нам держать работника? Неужели такой взрослый парень не сможет привезти два кувшина воды или пойти в лес за двумя охапками прутьев?

— Послушай, женщина! — зло сказал Рафи. — Прежде чем говорить, подумай!..

Айна хотела прервать мужа, но Рафи сжал кулаки.

— Сто раз говорил тебе, не прерывай меня! Всего два дня, как Абульфаз здесь, и уже тебе мешает… Так вот запомни: Абульфаз — старший сын в этом доме! А Будаг — работник! Чем тебя не устраивает его работа? Молчишь? Сначала пережуй все во рту, а потом выкладывай!

Айна промолчала: такого отпора она, видимо, не ожидала.

На следующее утро я отправился пасти скот. Вечером надо было принести большую охапку лакрицы — высохшие плети дикого бобовника.

Я был деревенским парнем и почти всю свою жизнь пас скот, но ни разу не видел, чтобы кто-нибудь пас коров вместе с лошадьми. Айна велела мне вместе с коровами и буйволицами пасти кобылицу с только что родившимися жеребятами и двух жеребцов-двухлеток.

Кобылицу с жеребятами вместе с двенадцатью коровами и буйволицами я погнал к берегу Аракса. Животные паслись, а я орудовал секачом в лакричнике. Карагач рос ближе к дому, но хозяйка хотела, чтобы дрова сразу загорались. В высохших стручках шуршали бобы лакрицы.

Вернувшись, я сложил топливо у кибитки, а потом загнал скот. Хозяйка собралась доить коров, а меня снова послала на берег Аракса — теперь уже за водой. Я навьючил на осла хурджин, поставил в гнезда кувшины и, не говоря ни слова, спустился на берег Аракса.

Абульфаз помог снять с осла хурджин, вынул из него кувшины с водой и внес в кибитку.

Сели ужинать, но у меня, как и раньше, на тарелке лежали две просяные лепешки и горсть несоленого сыра. Я каждый день читал надпись, высеченную по краю медной тарелки: «Айна, дочь Абдуллы, 1870. Мастер Салех». И каждый раз еле сдерживался, чтоб не спросить, где этот мастер.

Мне ужасно опротивели просяные лепешки, но я терпел. «Терпи, плохие дни недолговечны», — часто говорила мать. Вспоминая эти слова, я молча протягивал руку к лепешкам. Когда пытался отломить кусочек, лепешка крошилась. Я собирал крошки и бросал в рот, не глядя, что едят хозяева. Правоверные мусульмане перед едой и после нее возносят хвалу аллаху за то, что он даровал им пищу. Я давно уже, садясь есть, ничего не говорил.

Мою ненависть к жадности и недобросердечию хозяев, вернее — Айны, не мог остудить и ветер, дувший с Аракса.