Небо усеяно яркими крупными звездами. Говорят, у каждого есть своя звезда. Но, как видно, одни звезды бывают счастливыми, а другие — несчастными. В полном звезд небе я не видел ни одной, которая бы дарила мне счастье.

Я отправился в хлев. Животные привыкли ко мне. Здесь, в хлеву, я чувствовал себя спокойнее, чем где бы то ни было. Клянусь аллахом, животные казались мне умнее, чем моя хозяйка. Но в эту ночь голод не давал мне уснуть. Часа через два я не выдержал и вышел из хлева, стараясь не скрипнуть, дверью.

Серые псы подбежали ко мне и завиляли хвостами. Я взял ивовый прут, один из тех, что принес в первый день (он был длинный и прочный), и, подойдя к кибитке, прислушался. Сквозь камышовые стены, прикрытые для тепла войлоком, доносилось дыхание и храп спящих. Я обошел кибитку, осторожно раздвинул камыши и края двух кусков войлока. Все это я сделал в той части стены, где хозяйка обычно ставила таз, в котором хранила хлеб. Ивовым прутом я нащупал то, что искал, и, сильным ударом проткнув лепешку насквозь, вытащил ее наружу. Я еще дважды нацеливался и протыкал очередную лепешку. Но тут голос хозяйки прервал мое неблаговидное занятие:

— Послушай, Рафи, у нас, кажется, завелись мыши. Наверно, они забрались в таз с хлебом.

Я замер, а когда голоса в кибитке стихли, бесшумно проскользнул в хлев.

Никогда еще в жизни я не ел, такого вкусного хлеба, словно впервые в жизни познал вкус пшеничного хлеба! Не было сил остановиться, лепешки были съедены в один присест.

Постель моя была тесна и неудобна, и весь я пропах хлевом, но в тот раз я заснул сладким сном.

Сытый сон долог, и я проспал. Айна накричала на меня (очевидно, ее с рассвета обуяла лютая злоба), когда обнаружила пропажу трех лепешек. Не отвечая, я взял веревку и секач для дров и погнал стадо к ельнику.

Настроение у меня было прекрасное. Мне казалось, что и руки мои обрели былую силу. Всего три лепешки!.. А мне думалось, что я буду ими сыт еще долго. Но к вечеру, когда я нарубил дрова и собирался домой, мне снова захотелось есть. Вспомнив, что меня опять будут кормить сухими и безвкусными просяными лепешками, я решил, что молчать больше нельзя, я обязательно поговорю с Рафи. И сегодня же!

Надо сказать, что у Рафи было три брата: один старше, а двое, моложе его. Из-за характера Айны все три брата не общались с семьей Рафи, а жены не разговаривали с Айной. Но, конечно, были в курсе всего, что творилось у нас.

Изо дня в день мой путь пролегал мимо кибитки младшего брата Рафи. Как раз в тот день, когда я возвращался с пастбища, миловидная и приветливая жена младшего брата, Нэнэгыз, пекла в тендыре чурек. Хлебный дух распространялся далеко по округе, я учуял его еще задолго до появления кибитки. Хлопотавшая возле тендыра Нэнэгыз, имя которой мне было особенно приятно произносить, потому что оно напоминало мать, подняла голову и приветливо улыбнулась мне.

— Послушай, Будаг! — крикнула она. — Ты приехал сюда худым, но сейчас ты стал еще худей, словно растаявшая свеча из бараньего жира.

Я смутился и ничего не ответил, продолжая свой путь. Но женщина протянула мне горячий свежий чурек:

— Вот… возьми.

Я пробормотал, что сыт, но Нэнэгыз звонко рассмеялась:

— Как же! У моей невестки Айны сытыми бывают только мухи. Они ведь не ждут, когда их покормят.

Она разломила чурек пополам и сунула в мою пастушью суму. Я съел горячий чурек по дороге, мне хотелось думать, что мать видела, как я ем.

Когда я пригнал стадо домой, от меня разило свежим хлебом. Айна сразу догадалась, что кто-то меня подкормил. Она не поленилась и прошла по кочевью, чтобы узнать, кто сегодня пек хлеб.

Вечером, когда вся семья собралась у очага и я снимал с осла кувшины с водой, Айна пожаловалась на меня Рафи:

— Этот бездельник потерял всякий стыд, он попрошайничает! Я поставил кувшины. Что ж, пора и мне высказать что накипело в душе.

— Хорошо, что хозяйка первая заговорила, — как можно спокойнее сказал я. — Но настал черед сказать и мне: я больше не буду у вас жить.

— В чем дело? Чем ты недоволен? — внимательно глядя на меня, спросил Рафи.

— Еще одна такая неделя, и я протяну ноги. То, что мне дают, не насытит и мышь! За все время, что я у вас живу, кроме просяных лепешек, которые стоят у меня поперек горла, я ничего ни разу не получил. Пасу скот, а не выпил даже капли молока! И в хлеву я спать не могу! И жена твоя что ни день ругает моего отца!

— Если ты голоден, скажи сначала мне, — притворно заботливым голосом сказала Айна. — А кто будет клянчить хлеб у моего врага, у того я обругаю и мать, и отца.

— Послушай, женщина, — обратился Рафи к жене, — уж не хочешь ли ты сделать меня посмешищем для всего кочевья? Корми парня как следует! А просяных лепешек… чтоб я больше о них и не слышал!

— А что я буду делать с целым мешком просяной муки? — заворчала Айна.

— Приготовь болтушку собакам.

— Ишь чего захотел! Разве станут собаки есть просяную болтушку?