До того, как перевернуть страницу, я убедился, что к бедной Мэри Энн не пришлось применять слишком жёсткие меры. Эта милая седоволосая женщина никогда никому не причинила никакого вреда.

Случай с львом, как выразилась Мэри Энн, изодрал в клочья нервы, уже измотанные другими событиями, поэтому оказалось нетрудно убедить её взять отпуск на несколько дней. (Мэри Энн вообще легко убедить в чём угодно.) Как только она ушла на вокзал, Роза упала с лестницы и вывихнула лодыжку. (В действительности вывиха не произошло, мама и папа, но само исполнение сцены Розой было невероятно убедительным.) Это означало, что приходилось задействовать Эллис для выполнения некоторых работ, ранее являвшихся обязанностями Мэри Энн и Розы.

Любезность, с которой она согласилась взять на себя задачу убраться в библиотеке, явилось последним и решающим доказательством её коварства. По словам Розы и тёти Эвелины, настоящая горничная известила бы об увольнении, но не согласилась бы выполнять унизительный приказ. (Увлекательно, не так ли? Я понятия не имел, что в комнате для прислуги царят такие недемократические взгляды.)

Оставались ещё две детали: удалить дядю Уолтера из библиотеки, пока Эллис занимается поисками, и дать ей чёткий намёк относительно того, где искать. Тётя Эвелина заверила нас, что сможет справиться с первой трудностью.

(Они ушли на весь день. Я не знаю, чем они занимались.) Я взял на себя обязательство уладить вторую трудность. Осмелюсь сказать, что моё представление не убедило бы маму, но Эллис не очень умна. Я позволил ей поймать меня в процессе чтения бумаг, которые дядя Уолтер держит в закрытом ящике своего стола. Я виновато вздрогнул, притворившись, что заметил её, и скорость, с которой я судорожно запихнул документы в ящик, усилила правдоподобие моего выступления. В спешке выбежав из комнаты, я, разумеется, забыл запереть ящик.

Я с удовольствием сообщаю вам, мама и папа, что наша хитрость успешно сработала. Эллис ушла – вместе с сумкой, своим багажом и фальшивым документом.

Теперь, дорогие мама и папа, перейдём к лучшей части плана. (Скромность мешает мне упомянуть, кому принадлежала эта идея.) Как только наши замыслы увенчались успехом, мы воспользовались этим удобным аппаратом, телефоном, чтобы связаться с инспектором Каффом и объяснить ему ситуацию.

Он притворился, что не удивлён. Более того, утверждал, что с подозрением относился к Эллис, и одна из причин, по которой он отправился в Лондон, заключалась в расследовании её прошлого. Он заверил нас, что за Эллис следили с того момента, как она покинула дом.

Мы не ожидаем отчёта от инспектора ранее нескольких дней, но я немедленно отправляю письмо, чтобы оно как можно скорее дошло до вас, потому что я уверен, что, овладев документом, неизвестные лица, чьё поведение было столь раздражающим, прекратят беспокоить нас своим вниманием. Ваш преданный сын, Рамзес.

PS. Я всё ещё придерживаюсь мнения, что моё место – рядом с вами, поскольку вы, дорогие родители, явно привлекаете опасных людей. У меня уже семь фунтов семь шиллингов».

Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от воздействия этого выдающегося документа. Я приписываю частично охватившее меня замешательство моему ослабленному состоянию, хотя содержание письма любого могло привести в тревожное изумление. Что скажет Эмерсон, обнаружив, что его драгоценные заметки по раскопкам испорчены для сооружения подделки, я не осмеливалась даже представить. Где Рамзес научился взламывать замки – как я понимаю, один из его «полезных навыков»? – и подумать страшно. (Гарджери? Инспектор Кафф? Роза??) Что касается бедного Уолтера, его нервы были, вероятно, столь же измотаны, как и у многострадальной Мэри Энн, хотя было приятно узнать, что его отношения с Эвелиной столь чудесны.

Я отложила обдумывание этих вопросов, чтобы сосредоточиться на основных новостях Рамзеса. Картина, изображавшая Розу, Эвелину и Рамзеса, замышлявших обмануть служанку-предательницу, настолько восхищала, что я была почти готова простить моего злополучного отпрыска за все его грехи, кроме разве что тяжеловесного литературного стиля. Но тут вмешалась неприятная отрезвляющая мысль. Письмо было датировано десятью днями назад. Сети должен был узнать об успехах своей соучастницы ещё раньше – я предполагала, что она, по меньшей мере, отправит телеграмму или ещё что-нибудь в этом роде. Но атаки на нас не прекратились. Одна, а то и две, произошли уже после того, как новость дошла до Гения Преступлений.

Змея, крокодил и собака... В той истории не существовало никаких других предначертаний. Неужели он собирается начать всё сначала?

Возможно, именно абсурдность этого предположения очистила мой рассудок. А возможно – надежда, что хитрость Рамзеса увенчалась успехом, но Сети ещё ничего не знает. Во всяком случае, мне показалось, что параллели с египетским сказанием являлись не чем иным, как совпадением или сверхъестественным воздействием. Могла ли имитация быть преднамеренной? Не находился ли разум, породивший столь сложный замысел, под влиянием «Сказания об обречённом принце»?