В день, когда фильм «Время убивать» вышел в прокат, я отправился в свою любимую закусочную в пешеходной зоне на 3-й улице в Санта-Монике, Калифорния, за сэндвичем с тунцом на поджаренном опарном хлебе, с соленым огурцом и кетчупом.

Для меня прогулка как прогулка. Из четырех сотен прохожих триста девяносто шесть не обратили на меня никакого внимания. А четверо меня заметили – три девчонки состроили мне глазки, а какому-то парню понравились мои кроссовки.

Вечером «Время убивать» показали в кинотеатрах по всей Америке. В тот уикенд кассовые сборы составили 15 миллионов долларов, что для 1996 года было рекордом.

В следующий понедельник я снова отправился в ту же самую закусочную за очередным сэндвичем с тунцом на поджаренном опарном хлебе, с соленым огурцом и кетчупом.

В тот день прогулка оказалась весьма необычной. Из четырехсот сотен прохожих триста девяносто шесть уставились на меня. Четверо меня не заметили – три младенца и слепой.

Я украдкой проверил, застегнута ли у меня ширинка, и потер нос: а вдруг там козявка?

Все было в порядке.

Что за хрень?

Я стал знаменитым.

Мое «появление» создало невероятную шумиху. Меня объявили «надеждой кинематографа», а надписи над моими фотографиями на обложках некоторых журналов гласили: «Мэттью Макконахи спас киноиндустрию». Спас киноиндустрию? А я и не знал, что ее надо спасать, а если и надо, то выступать в роли спасителя я не собирался. Я просто хотел играть роли, которые мне интересны, в фильмах, которые были для меня важны.

С того самого дня мир превратился в зеркало. Посторонние люди притрагивались ко мне и разговаривали так, будто хорошо меня знали. В общем-то, они больше не были посторонними.

Люди, с которыми я никогда в жизни не встречался, подходили и заявляли что-нибудь вроде: «У моей собаки тоже был рак… Как жаль, что Мисс Хад…»

Откуда им известно, что у меня собака? Откуда они знают, как ее звать? И что у нее может быть рак? Хоть бы представились, что ли…

Первые впечатления остались в прошлом. Пройденный этап.

Мой мир изменился. Как сказал Джеймс Макмертри, «вверх ногами и задом наперед, все теперь наоборот».

Теперь меня любили все и не стеснялись упоминать об этом громко и часто.

Сам я говорил это лишь четырем людям.

Безвестным я больше не был, утратил анонимность навсегда.

И со сценариями такая же штука.

В пятницу перед выходом фильма я интересовался ролями в ста сценариях. Получил девяносто девять отказов. И одно согласие.

А в понедельник после выхода фильма?

Девяносто девять согласий. И один отказ.

Ух ты!

Здорово.

Хреново.

Что было настоящим? А что нет? Передо мной распахнулось небо, и я не чувствовал земли под ногами. Моя способность дифференцировать дала трещину, мои моральные устои пошатнулись, мне нужно было вернуть притяжение. Пора было согнуть колени.

Монастырь Христа в Пустыне находится на берегу Рио-Чама, в Абикью, штат Нью-Мексико. К нему ведет тринадцать с половиной миль проселочной дороги, настолько разбитой, что автомобилю по ней не проехать. Томасу Мертону там очень нравилось. Он говорил, что этот монастырь следует посещать, чтобы «перенастроить перспективу». Я прочел об этом в книге и решил: «Вот именно это мне сейчас и надо. Духовная перенастройка». В голове у меня все смешалось. Я увяз в излишествах новообретенной славы, боролся с незаслуженными комплексами, и мое бездомное существование тяготило меня и заставляло искать новые ориентиры. Не может быть, чтобы простой парень из техасского городка Ювалде заслужил всю эту роскошь и похвалу. Я не знал, как обращаться со своим успехом, и не мог поверить, что успех – мой. Я вообще не знал, кому верить, и не верил даже себе. В книге упоминалось, что монахи всем говорят: «Если вы до нас доберетесь, то просто позвоните в колокольчик у ворот, мы вас примем».

Друг подвез меня из Голливуда к началу проселочной дороги, и я пешком прошел тринадцать с половиной миль до монастыря, прибыл туда уже после заката и позвонил в колокольчик. Мне открыл невысокий монах, брат Андре.

– Добро пожаловать, брат, – сказал он. – Всем путникам тут найдется приют.

Я умылся с дороги и пошел на общий ужин, где вслух читали псалмы, а разговоры были запрещены. Потом брат Андре отвел меня в скромную келью с кроватью и матрасом на полу, где я и устроился на ночь.