Вот что произошло.

Ван Гог вернулся домой и тотчас же начисто отрезал себе бритвой ухо. (Курсив мой – А. Б.) По-видимому, он не сразу остановил кровотечение, так как на плиточном полу двух нижних комнат валялось множество мокрых полотенец. Две комнаты и узенькая лестница, ведшая в нашу спальню, были перепачканы кровью.

Когда он уже был в состоянии выйти из дому, то, натянув на голову баскский берет так, что вся голова была закрыта, он отправился прямо в один дом, где за неимением землячки можно найти знакомую, и отдал привратнику свое ухо, чисто вымытое и в запечатанном конверте. „Вот, – сказал он, – это от меня на память“. Затем убежал домой, где улегся и тотчас же заснул. При этом он не преминул закрыть ставни и поставить на стол у окна зажженную лампу. Через каких-нибудь десять минут вся улица, где обитают жрицы любви, пришла в движение и обсуждала происшествие.

Я, разумеется, не подозревал всего этого, когда подошел к двери нашего дома и когда господин в котелке с места в карьер огорошил меня, спросив более чем суровым тоном:

– Что вы сделали со своим товарищем, милостивый государь?

– Право, не знаю…

– Бросьте… отлично знаете… он умер. (Курсив мой – А. Б.)

Никому не пожелаю я такого момента; мне понадобилось несколько долгих минут, чтобы обрести способность думать и совладать с биением сердца. Я задыхался от гнева, возмущения, горя, а также и стыда из-за всех этих разрывавших меня на части взглядов, и мог только пробормотать: „Хорошо, сударь, поднимемся наверх, и там мы объяснимся“. Винсент лежал на кровати, завернувшись с головой в простыни и свернувшись калачиком, – он казался бездыханным.

Осторожно, очень осторожно ощупал я его тело – теплое и явно живое. От этого ко мне сразу вернулись энергия и рассудок.

Почти шепотом я сказал полицейскому комиссару: – Пожалуйста, сударь, разбудите этого человека как можно осторожнее и, если он обо мне спросит, скажите, что я уехал в Париж. Если он увидит меня, это может оказаться для него роковым» [31] .

Как со всей очевидностью вытекает из слов Гогена, при встрече с полицейским комиссаром он ничего не говорит о том, что ухо себе якобы отрезал сам Ван Гог. К этому времени данная лживая версия Гогеном еще не была придумана.

Что же касается бегства Гогена в гостиницу, а также заданного им там вопроса относительно времени, то это очень напоминает попытку создать себе алиби. Данные действия Гогена должны были подтвердить, что в момент происшествия с Ван Гогом в «желтом домике» его не было.

Винсент Ван Гог. Ночная терраса кафе. Cafeterras bij nacht. Terrasse du cafe le soir

В повествовании Гогена имеются и другие совершенно явные несостыковки. Анализируя утверждения автора «Прежде и потом», Пьер Декс пишет: «Эти записи ничего не проясняют. Почему Гоген не хотел показаться на глаза Винсенту? Может, потому что тот мог вспомнить об отъезде Гогена в Париж, и это вызвало бы новый приступ? Похоже, Гоген хотел свалить свою вину, причем не только моральную, на Винсента. В письме Бернара к Орье говорится, что Гоген действительно был арестован, а потом отпущен, что снова заставляет сомневаться в правдивости рассказа, так как, выходит, на это были более серьезные причины, чем перечисленные Гогеном: его могли обвинить в неоказании помощи человеку, чья жизнь подверглась опасности, это очевидно, как и то, что он решил защищаться. Стремление Гогена найти смягчающие свою вину обстоятельства, представив себя жертвой куда в большей степени, чем это было на самом деле, и куда менее агрессивным, чем подсказывает его живопись, теперь, по прошествии стольких лет, по-человечески понятно… Через много лет, в 1903 году, нападение с бритвой превратилось для него в своего рода картинку, созданную игрой воображения». (Курсив мой – А. Б.) [32] .

Записи Гогена действительно мало что проясняют, кроме того что первоначально полицией он был обвинен в убийстве, а затем в причинении увечья Ван Гогу. В связи с этим очевидно, что рукопись Гогена не в последнюю очередь преследовала цель его реабилитации. И это ему неплохо удалось, в том числе благодаря тому, что трагические события в «желтом домике» по счастливому для Гогена стечению обстоятельств сопровождались вспышкой психического заболевания Ван Гога. Поэтому находившийся, по его же собственным словам, в момент трагедии в гостинице, Гоген с апломбом заявляет, что «Ван Гог вернулся домой и тотчас же начисто отрезал себе бритвой ухо». (Курсив мой – А. Б.).

А были ли на самом деле факты, о которых свидетельствует Гоген, и, в частности, эпизоды со стаканом абсента, а тем более нападением с бритвой? Ведь эти утверждения, кроме слов самого Гогена, абсолютно ничем не подтверждены.

Гоген был физически сильным и далеко не робкого десятка человеком, а постоянные ссоры, скандалы и даже драки, в том числе и с недавними друзьями, в сущности, были его стихией. В данной же ситуации он чего-то очень сильно испугался. Спрашивается, чего? К тому же его финансовое положение не позволяло ему без самой крайней необходимости тратиться на гостиницу.

Хотя Гоген всерьез подумывал о том, чтобы покинуть Арль, его более чем поспешный отъезд представляется достаточно странным и уж абсолютно не подготовленным. В спешке, ретировавшись из «желтого домика», Гоген оставил у Ван Гога свои картины и этюды, которыми очень дорожил, а также ряд личных вещей, в том числе некоторые не вполне обычные предметы, о которых речь пойдет чуть ниже.

Будучи человеком, не лишенным меркантильности, удирая из Арля, Гоген не поставил вопроса о получении компенсации за мебель, в приобретении которой он принимал участие.

Перед своим скоропалительным отъездом, а по существу бегством из Арля, Гоген, по его словам, попросил полицейского комиссара передать Ван Гогу более чем странную фразу:

Фраза является явно лживой, поскольку в момент, когда она якобы произносилась, ни в какой Париж Гоген еще не уехал. Заведомой фантазией выглядит и утверждение Гогена о том, что встреча с ним Ван Гога может оказаться для последнего «роковой». Она лишь свидетельствует о том, что даже по прошествии пятнадцати лет от тех трагических событий Гоген не смог придумать сколько-нибудь удовлетворительного объяснения своего стремительного бегства и у него явно не сходятся концы с концами. Думается также, что данная достаточно странная фраза Гогена по существу содержит завуалированное признание, что телесное повреждение Ван Гогу причинил именно он. Только в этом контексте можно было прогнозировать роковые для Ван Гога последствия свидания со своим обидчиком.