— Поцелуй меня, — выдыхает она, подаваясь вперед. — Пожалуйста, Ноа, просто поцелуй меня. Это нужно, необходимо, иначе я сдохну.

Тина не в себе. Она точно не в себе, потому что раскаленная лава растекается по венам, потому что в данный момент она чувствует эйфории. Тина хочет прикоснуться к его губам, ощутить их на вкус. Мысль идиотская, но Тина нуждается в этом поцелуе. Смертельно.

— Я не могу, — на лице Ноа проскальзывает боль. — Только не так. Нет.

— Пожалуйста, дотронься, поцелуй, сделай же что — нибудь, — Тину пробирает мелкая дрожь, на лбу выступает испарина, а зрачок полностью затапливает радужку, делая глаза темными, одурманенными. Приходит понимание, что еще немного, и она стыдливо кончит, хотя не занимается сексом в реальности — только где — то внутри, под своей кожей. — Омойбог.

Тина зажмуривается, впиваясь длинными пальцами в плечи Ноа, и чуть приоткрывает рот в немом стоне.

«Внизу живота легкость, сравнимая с горсткой тополиного пуха. В груди сжимается сердце, пытаясь исчезнуть с привычного места. Она вновь ощущает поглаживания на разгоряченной коже, вновь слышит приятный шепот: „Ты невероятная, Тина. Восхитительна“. Эти слова пробегают мурашками по спине, выжигаются на подкорке. Эти слова хочется слышать постоянно. Как и чувствовать прикосновения… Ноа?».

— Тина? Тина, детка, ты слышишь меня? — легкие похлопывания по щекам, приводящие в сознание. — Твою же мать, Тина?

— Я в порядке, — Тина открывает глаза, устало выдыхая. — Серьезно, всё хорошо. Теперь всё хорошо. Честно.

Ноа убирает ладони с её лица и плюхается на задницу; прищуривается, словно выискивая подвох. Но никакого подвоха здесь нет — Тина действительно чувствует себя прекрасно. Просто восхитительно. Легко и непринужденно, словно только что потрахалась не в мираже, а наяву. Тяжелое дыхание постепенно выравнивается, как и бешеный сердечный ритм.

— Что происходит? — отец подходит к камере, разглядывая по очереди каждого из заключенных. — Мистер Васкес, вернитесь на свое место. Немедленно.

Ноа поднимается с пола и усаживается обратно на скамейку, намеренно смотря куда — то в пространство. Его беспокоит происходящее не меньше, чем саму Тину, но тот факт, что Ноа ничего не может сделать, не может помочь, видимо, выводит его из равновесия. Это заметно по взгляду и общему напряжению.

— У меня был легкий приступ. Ничего серьезного, — Тина разминает шею и смотрит на Финна, который сидит молча, не зная, как вообще реагировать на всю эту хрень. — Как долго ты собираешься нас здесь держать? Твою дочь, между прочим, ждет куча заказов.

— Столько, сколько потребуется. Уиттмор, на выход. — Джон кивает на Финна, и тот послушно срывается с места, буквально вылетая из железной клетки. — Будем считать, что тебе повезло.

— Я — потерпевший, если хотите знать. Это меня избили, а затем посадили в камеру к этому придурку! — Финн не торопится покидать коридор полицейского участка.

— По свидетельским показаниям, ты участвовал в драке наравне с этими двумя. Так что закрой свой рот и вали к отцу, — Джон морщится, и Тина прекрасно знает, что он сейчас борется с желанием подтолкнуть его к выходу, для скорости. — А с вами, мистер Васкес, — отец указывает пальцем на Ноа, — мы поговорим в моем кабинете. Наедине. Для вас есть плохие новости, и это вовсе не касается выписанного штрафа.

— А как же я? — удивляется Тина, подлетая к решетке, которая всё еще открыта. — За что меня посадили в камеру?

— Ты следила за представителем закона, — строго отрезает Джон и хмурит брови.

— Я просто беспокоилась. Что мне оставалось делать, если ты вдруг начинаешь так часто встречаться с адвокатом и скрывать от меня правду? — Тина пожимает плечами. — Если ты будешь продолжать в том же духе, то мне лучше вообще отсюда не выходить.

— Мистер Уиттмор решает мои личные дела, которые к тебе не имеют никакого отношения, — Джон скрещивает руки на груди, окидывая Тину теплым, оберегающим взглядом, а потом смотрит на Ноа: — В мой кабинет.

— Ты не ответил: а как же я?

— А ты подождешь меня в приемной.

Джон дожидается, пока оба покинут временную камеру для заключенных, и закрывает её на замок. Ноа покорно идет в кабинет, а Тина не двигается с места, наблюдая за движением мускул на широкой спине. Какой надо быть дурой, чтобы отказать Ноа в ухаживаниях? Так ли мало их связывало, если подсознание выдает совсем иную информацию, пусть даже неподтвержденную? Становится всё сложнее доверять всем, кроме себя.

Хотя, иногда даже себе доверять невозможно.

Ноа и отец исчезают за закрытыми дверями, отгораживаясь от остальных опущенными жалюзи. Очевидно, разговор будет повышенной важности. Тина проходит по коридору и садится на стул в приемной, откуда виднеется кабинет отца — самый лучший обзор. Там тихо. Тина впервые жалеет, что не имеет волчьего слуха и не может разведать интересную для себя информацию. Но тишина длится недолго: проходит всего парочка минут, и за дверью слышится приглушенный, но от этого не менее хищный звериный рык. Вскоре Ноа вваливается в коридор — его глаза горят алым, кулаки сжаты.