Один из главных героев «Жизнеописания», Бенедикт Бископ, «отложив «земное» оружие, принял служение в воинстве духовном» (с. 719) («depositis armis, assumpta militia spiritualise»). «Воинская» метафора здесь поддерживается антитезой: вооружение дружинника, являющееся символом служения в земном войске, противопоставляется служению в «небесном войске». Использовав одну из наиболее распространенных метафор «воинского» ряда, Беда не прибегает к другим, так как упоминание о «духовном воинстве» должно было воздействовать на ассоциативную память читателя. Поскольку «Жизнеописание» рассказывало о жизни героев в земном измерении, а не с точки зрения вечности, тема «воинства Христова» не развивается. Одной метафоры в самом начале повествования достаточно, чтобы намекнуть на высший смысл жизни людей, которых читатель видит за исполнением самых обычных монастырских послушаний, таких, как работа в пекарне, в саду, в кузнице, доение овец и коров. «Воинские» метафоры гораздо более характерны для жанра жития, где главный герой рассматривается не как земной человек, а как «воин Христов», о чем будет сказано ниже.

Говоря о происхождении Бенедикта Бископа, Беда обращается к «стертой» метафоре: «mobile... stirpe... progenitus» (с. 713) — «рожденный в благородной семье, букв. от доброго корня». Слово «stirps» первоначально означало нижнюю часть ствола с корнями, откуда выходят молодые побеги.

Одна из метафор, связанных с внешностью героя, относится к топосу «сияющее лицо святого», который восходит к Книге Исход (34:29–30) (см. § 6. Топика образа героя). Эта метафора поддерживается антитезой. Братия так любила своего настоятеля, что не желала грешить и «limpidissimam vutus ejus lucem nubilo sibi suae inquie ludinis abscendere» (c. 719) — «удалять от себя светлейший свет его лица облаком своего беспокойства». В Новом Завете лицо праведника сравнивается с солнцем (Мф 15:41). Облака тревоги, скорбей также являются распространенным образом. Так, в одной из проповедей св. Григория Великого, чьи произведения входили в круг чтения Беды, встречаем те же метафоры, примененные к изображению Второго Пришествия: «... tunc moeroris nostri nubila transeunt, et vitae dies aeterni solis claritate fulgescunt» [143] — «... тогда проходят облака нашей скорби и дни жизни блистают сиянием Вечного Солнца». Возможно, противопоставление «сияния лица» «облакам беспокойства» у Беды восходит к текстам св. Григория, произведения которого Беда очень любил.

Эпизод смерти Бенедикта Бископа представляет собой развернутую метафору, так как, по мнению Беды, таинственное и непознаваемое можно было передать метафорой, а не реалистическим описанием [144] . Переход героя в мир иной изображается как смена ночи днем. Бенедикт умер зимней ночью, но ночь, тьма, в понятии Беды, связывались с земной жизнью, полной тревог и неприятностей, с нападениями нечистых духов на людей. Поэтому начало эпизода могло пониматься и в прямом смысле, как реальное время кончины Бенедикта, и в переносном, как концентрация тьмы, боли, несчастья: «??x ruit hibernis algida flatibus...» (с. 723) — «Стремительно наступает холодная ночь с зимними ветрами». Подобное понимание этой строки поддержано далее в тексте; братия «transigunt umbrae noctes» (с. 723) — «пронзают мрак ночи» — пением псалмов и молитв. Глагол «transigo» имеет переносное значение «пронзать, как мечом». Возникает ассоциация с египетскими патериками, где псалмы называют «мечами», которыми монахи сражаются с нечистыми духами [145] . Однако многозначность глагола «ruo» позволяет понять начало эпизода иначе. «Ruo» может значить не только «стремительно наступать», но и «стремительно удаляться». Этим описанное событие переводится в символический план. Реально ночь смерти Бенедикта имела определенную протяженность; символически — стремительно уходящая ночь означает быстротекущую человеческую жизнь. Эта мысль находит свое развитие во второй части строки: «… ruitilli mox sancta nascitura aeternae felicitatis, serenitatis et lucis» (c. 723) — «скоро для него настанет день вечного счастья, покоя и света». Как и в случаях, рассмотренных выше, метафора соединяется с антитезой. День противопоставляется ночи; земная жизнь — покою и блаженству вечности. Поведение братии в ночь кончины Бенедикта описывается с помощью еще одного яркого образа: «paternae decessionis pondus continua divinae laudis modulatione solantur» (c. 723) — «тяготу отеческого ухода они облегчают ритмом непрестанной божественной хвалы». Глагол «solor» имеет значение «облегчать» в словосочетаниях типа «solor laborem cantu» — «облегчать труд пением», но у Беды труд не физический, а эмоциональный. Слово «pondus», означающее «вес, тяжесть» в буквальном смысле, может иметь и переносное значение «бремя, тягота», заключающее в себе элемент негативной оценки. В описании смерти Бенедикта горе приобретает физические характеристики, оно гнетет, нести его — такой же труд, как и выполнение любого дела. Если обычный труд сопровождается песней, то тяжесть горя можно облегчить церковными песнопениями. «Modulatio» — ритмичность, гармоничность, но и ритм, когда речь идет о музыке. Так создается образ мерного движения при несении почти неподъемного груза. Описание кончины реалистично, но сам переход в вечность снова требует скопления метафор. Страдания, которые Бенедикт перенес во время болезни, воздействовали на него, подобно «longis flammis» (с. 723) — «длинным языкам пламени», а также как «flagella» (с. 723) — «бичевания», которые определяются как «felicia» (с. 723) — «блаженные, приносящие счастье», так как они сделали возможным более легкий переход в вечность, уничтожив прегрешения, которые сам Бенедикт не осознавал. Душа покидает «luteam carnis fornacem» (с. 723) — «раскаленную печь плоти», приводя на мысль трех отроков в печи огненной, спасшихся от смерти по молитве к Богу. Эпизод кончины Бенедикта заканчивается метафорой души — птицы, которая «libera» (с. 723) — «свободная» — «pervolat» (с. 723) — «стремительно летит» в Царство Небесное.

В «Жизнеописании» появляются метафоры — образы, основанные на опыте реальной жизни. Можно предположить, что Беда руководствовался здесь предписанием св. Григория Великого объяснять непонятное через понятное и таким образом привлекать людей к познанию непонятного [146] . Метафоры Беды передают небесное через земные образы. Подобные метафоры особенно характерны для поздних произведений Беды — «Жития св. Катберта», проповедей.

Развернутая метафора, основанная на евангельской притче о благочестивом купце, помогает раскрыть образ Бенедикта-настоятеля. Рассказывая о том, что Бенедикт Бископ старался снабдить монастырь всем необходимым, Беда называет его «religiosus emptor» (с. 717) — «благочестивый покупатель» и «provisor impiger» (с. 717) — «неленивый попечитель», который привозит в монастырь «spiritualium mercium fenus», «приращение духовных доходов». «Fenus» — «прибыль, барыш, прирост» — и «merces» — «вознаграждение, доход» — принадлежат к торговой лексике. О «приросте доходов» мог говорить купец, о том же, но в духовном смысле, — «благочестивый покупатель», который мог ассоциироваться с евангельским купцом (Мф 13:45), который «emit» — «покупает» — драгоценную жемчужину, Царство Божие, а также с «верным и благоразумным домоправителем» (Лк 12:42). Таким образом, Беда, не переходя границы жанра, показывает читателю духовный смысл хозяйственной деятельности главного героя.

Примером авторской метафоры может служить употребление глагола «corono» — «украшать, увенчивать венком», производного от «corona» — «венок, венец, гирлянда». Кеолфрид украшает церковь в Ярроу иконами: «in gyro coronat» (с. 820) — «украшает по кругу, словно венцом». Обычно этот глагол указывает на то, что алтарь украшен венками или гирляндами. У Беды вместо цветов появляются иконы.

По сравнению с более ранними произведениями «Житие св. Катберта» (721 г.) чрезвычайно богато риторическими средствами. В тексте жития, по сравнению с анонимным житием, можно выделить несколько устойчивых групп метафор-символов [147] , в том числе развитую группу «воинских» метафор, о которых говорилось выше.

В одну из этих групп входят метафоры-символы, связанные с названиями частей тела. Они были известны уже в античности [148] , но с распространением христианства получили богословское осмысление и стали возводиться к Новому Завету, соотносясь с понятием «внутренний человек». Тема «внутреннего человека», то есть души, была развита прп. Макарием Египетским. «Сокровенный сердца человек» (1Пет 3:4), душа, имеет вид, «подобный внешнему человеку» [149] , потому что «душа, будучи утонченною, облеклась оком, которым смотрит, и ухом, которым слышит, а подобно сему, языком, которым говорит, и рукою; и одним словом, всем телом и членами его облекшись, душа срастворяется с телом ...» [150] . Это место из бесед прп. Макария стало источником и богословским обоснованием многочисленной группы метафор-символов, из которых наиболее часто встречаются «ухо сердца», «око сердца». Например, у Блаженного Августина читаем: «Не суетись, душа моя: не дай оглохнуть уху сердца от грохота суеты твоей» [151] .

Беда, рассказывая о перемене, произошедшей с отроком Катбертом, также употребляет эту метафору. По мысли Беды, детство его героя было прологом к его будущему духовному возрастанию: он, «достигши зрелого возраста, познает Господа совершеннее и примет слово Божие открытым ухом сердца» (Vita st. Cuthberti, I) — «revelata cordis aure». Эта метафора помогает Беде объяснить, каким образом еще в детстве произошло обращение его героя от детских игр к подвижнической жизни. Автор жития нигде не упоминает о каких-либо духовных наставниках своего героя до его поступления в монастырь. Подразумевается, что все отрочество Катберта прошло под управлением Промысла Божия. Употребленная Бедой метафора-символ должна вызывать в памяти читателя образы святых, которые, как и его герой, вразумились свыше. О них Беда мог читать в «Собеседованиях о жизни италийских отцов» св. Григория Великого [152] . Таким образом метафора-символ подчеркивает принадлежность Катберта к Вселенской Церкви.

«Очи сердца», «сердце, созерцающее небесные видения», также часто встречаются у христианских авторов. Согласно прп. Макарию Египетскому, «как внешние очи издали видят терния, и стремнины, и пропасти» [153] , так и «чистое сердце» видит то, что относится к области духовного: «козни и наветы супротивной силы» [154] , но также и видения горнего мира. Так, Беда упоминает об одном монахе,