Итак, осуществляющаяся и обнаруживающая себя в качестве творческого Деяния Отрицательность (или Свобода) — это Человек, который, живя в природном Мире, остается самим собой, непрестанно (или «по-необходимости») не оставаясь тем же самым. Можно, стало быть, сказать, что диалектическая Антропология есть философская наука о таком Человеке, каким он предстает в иудео-христианском (до-философском) понимании, т. е. о таком Человеке, который способен обратиться в самом радикальном смысле этого слова, т. е. способен стать по существу и коренным образом другим. Согласно этому пониманию, Человек, который был сотворен совершенным, может тем не менее радикально извратить данную ему, или «врожденную», природу; но извративший свою природу Человек может повторным отрицанием перечеркнуть в себе «ветхого Адама» и сделаться «новым Адамом», не таким, как первый, но еще более совершенным; Человек может «снять» наследственный грех, определяющий, впрочем, его природу, и стать святым, значит все-таки другим, не таким, каким он был до своего падения; язычник, чье «естественное место» — Ад, может «обратиться» в христианство и обрести Небо и т. д. и т. п. Так вот, в гегелевском, или диалектическом, понимании Человека — все точно так же: диалектические шаги, описанные в «Феноменологии духа», суть не что иное, как ряд последовательных «обращений» Человека, свершившихся в ходе истории и описанных живущим в конце истории Мудрецом, тоже «обратившимся» в абсолютную истину (воплотившуюся в Империи Наполеона).

В согласии с Аристотелем Гегель говорит о коренном отличии Господина от Раба. По его мнению, появление Человека в Природе, или сотворение им самого себя из животного, каковым он был до этого, возможно только тогда, когда Борьба не на жизнь, а на смерть ради Признания (Anerkennen) заканчивается установлением определенных отношений между свободным человеком и человеком, который им порабощен. Стало быть, поначалу Человек неминуемо либо Господин, либо Раб. И то же самое говорил Аристотель. Но, по Аристотелю (который не усмотрел диалектики в человеческом существования), всегда так и будет: Человек рождается по «природе» рабом или свободным и никогда не сможет ничего с этим поделать; Господа и Рабы принадлежат словно двум различным «видам» животных, видам «вечным», или не сводимым один с другим, и ни тот, ни другой не в состоянии сойти со своего «естественного места» в неизменном Космосе. Напротив, согласно Гегелю, коренное различие между Рабом и Господином существует только лишь поначалу и со временем может быть упразднено. Дело в том, что для него Господство и Рабство не даны налично, это не врожденные свойства. Во всяком случае поначалу все совсем не так, Человек не рождается свободным или рабом, но сотворяет себя тем или другим посредством свободного или произвольного Действования. Господин — это тот, кто пошел до конца в Борьбе, был готов умереть, если не добьется признания, тогда как Раб испугался смерти и добровольно подчинился, он признал Господина, не будучи им признан. Одна и та же прирожденная животная природа была преобразована посредством свободного Действия (Борьба) в человеческую — рабскую или свободную: Господин мог сделаться Рабом, Раб — Господином. Не было никакого «резона» для того, чтобы одно из двух животных (вида Homo sapiens) стало скорее Господином, чем Рабом. У Господства и Рабства нет никакой «причины», они не «предопределены» никакой данностью и не могут быть «выведены» из прошлых событий или обоснованы ими: они проистекают из свободного Действия (Tat). Вот почему Человек может «снять» свою рабскую «природу» и сделаться свободным, то бишь сотворить себя (свободно) свободным; даже если он рожден в Рабстве, он может подвергнуть отрицанию свою врожденную рабскую «природу». И вся История, т. е. все «движение» человеческой жизни в природном Мире есть не что иное, как прогрессирующее отрицание Рабства Рабом, ряд последовательных обращений в Свободу (которая не будет, однако, «тетической», или «тождественной», свободой Господина, который свободен только в себе, но свободой «целостной», или «синтетической», сущей также и для себя, свободой Гражданина всеобщего и однородного Государства) [299] .

Если Отрицательность — это Свобода, которая осуществляет себя как Действие, отрицающее налично-данное, и если она составляет саму человечность Человека, то Отрицательность и Человек могут впервые «явиться» в Природе лишь как некоторое сущее, отрицающее, или «снимающее», свою врожденную животную природу: Человек творит свою человечность, только когда отрицает себя в качестве животного. Потому-то первое «явление» Отрицательности описывается в «Феноменологии духа» (глава IV) как смертельная Борьба за Признание или, точнее, как Риск жизнью (Wagnis des Lebens), который она предполагает. Желание Признания, из-за которого эта Борьба начинается, есть желание желания, т. е. что-то такое, чего в реальности нет (ведь Желание — это «явленное» отсутствие некой реальности): желание сделать так, чтобы тебя признали, — это желание быть принятым в качестве положительной «ценности», т. е. именно сделаться желаемым. Желание подвергнуть риску свою жизнь, составляющую всю реальность живого существа, ради чего-то такого, чего нет и что не может быть так, как существуют неодушевленные вещи или только лишь живые существа, — такое желание означает отрицание налично-данного, каковым сам же и являешься, освобождение или обретение от него независимости. Но такое — буквально — самоотрицание и одновременное продолжение существования есть сотворение из себя чего-то нового и, стало быть, существование как самосотворение, т. е. как свобода, или самостоятельность.

Вот эта самая готовность поставить на карту жизнь, то, что обнимает собой всё что дано любому живому существу (и потому является высшей природной или биологической «ценностью»), в борьбе, которая ведется исключительно ради престижа, т. е. абсолютно лишена каких бы то ни было биологических «оснований» и какого бы то ни было «жизненного интереса», именно эта готовность и составляет суть отрицающего творческого, или свободного, Действия, осуществляющего и «обнаруживающего» Отрицательность, или Свободу, и, значит, Человека. Человек осуществляет (= творит) и «обнаруживает» свою человечность (= свободу), когда рискует жизнью или по меньшей мере может и готов рисковать ею исключительно ради «славы» или «тщеславия» (которое, благодаря риску, утрачивает свою «тщетность» или «недействительность», становясь отличающей человека честью, ценностью, столь же реальной, как и животные «ценности», но по существу от них отличающейся); или, что то же самое, рискуя жизнью из одного только «долженствования» (которое потому и есть должное /Devoir-etre/, что оно не есть Сущее /Etre-donnb/, и которое, стало быть, существует только лишь в качестве признанного, а признание как раз и предполагает готовность рисковать жизнью и не обходится без такой готовности, значит, оно ее требует) [300] . Какое же животное убьет себя только из-за того, что ему стыдно, или из чистого тщеславия (как Кириллов в «Бесах» Достоевского); какое животное станет рисковать жизнью, чтобы взять или подобрать знамя, заслужить нашивки или награды? Животные не ведут кровопролитных сражений за чистый престиж, единственной наградой за которые будет заслуженная в них слава и которые не объяснить ни инстинктом самосохранения (защита жизни или поиски пищи), ни инстинктом размножения; никогда животное не дралось на дуэли, чтобы кровью смыть оскорбление, не задевшее никаких его жизненных интересов, и ни одна самка не погибла, «защищая свою честь» от поругания. Стало быть, именно с помощью отрицающих Действий подобного рода Человек осуществляет и обнаруживает свою свободу, т. е. свою человечность, которая отличает его от животного.

Но Борьба и Риск — не единственные «явления» Отрицательности, или Свободы, т. е. Человечности, в природном Мире. Другим таким «явлением» является Труд.

Ни одно животное, собственно говоря, не работает, потому что оно никогда не преобразует мир, в котором живет, сообразно «проектам», необъяснимым, если исходить из налично-данных условий его реального существования в мире. Живущее на земле животное никогда не будет строить приспособлений, которые позволили бы ему жить в другой, не его родной, стихии: например в воде, или в воздухе. Человек же трудится, создавая подводные лодки и самолеты. Действительно, Труд существенно преобразует наличный природный Мир и смещает работника с его «естественного места» в этом Мире, существенно изменяя при этом и его самого, только в той мере, в какой упомянутое действование действительно является отрицающим, т. е. в той мере, в какой оно не диктуется каким-нибудь «инстинктом», не проистекает из какой-то наличной или врожденной склонности, но именно отрицает наследственный инстинкт и упраздняет врожденную «природу», которая тогда «обнаруживает» себя и противостоит деятельности в качестве «лени». Животное, живущее на свободе, никогда не ленится, иначе оно умерло бы от голода или повывелось. Человек же может лениться, или не работать, и только потому, что труд, собственно говоря, не вызывается никакой жизненной необходимостью.

Будучи осуществлением или «проявлением» Отрицательности, Труд всегда носит характер «принудительного»: Человек должен принуждать себя работать, должен совершать насилие над своей «природой». И, по крайней мере, поначалу кто-то другой заставляет его трудиться, совершая таким образом насилие над ним. В Библии это Бог, обрекающий падшего человека на Труд (что «с необходимостью» проистекает из факта падения, которое было «свободным»; так что и здесь труд есть последствие свободного акта, проявление отрицающего действия, которым человек отрицает свою прирожденную «совершенную природу»). У Гегеля Труд впервые «является» в Природе в форме рабского труда, к которому первый Господин принуждает первого Раба (подчинившегося ему, впрочем, добровольно, потому что он мог бы избежать рабства и труда, выбрав смерть в бою или же убив себя после поражения). Господин заставляет Раба работать, чтобы с помощью его труда удовлетворять собственные желания, которые в качестве таковых являются «естественными», или животными (удовлетворяя их, Господин отличается от животного лишь тем, что их удовлетворение не требует от него усилий, совершаемых за него Рабом, потому-то в отличие от животного Господин может жить «в свое удовольствие»). Но ради удовлетворения желаний Господина Раб должен подавлять свои собственные инстинкты (готовить еду, которую он, голодный, есть не будет и т. п.), он должен совершать насилие над своей «природой», стало быть, отрицать, или «снимать», ее в качестве налично-данной, т. е. в качестве животной. Следовательно, будучи Актом самоотрицания, Труд является Актом само-созидания: он осуществляет и обнаруживает Свободу, т. е. автономию по отношению к налично-данному вообще, и в частности к тому налично-данному, каковым являешься сам; он созидает и обнаруживает человечность того, кто трудится. В Труде и посредством Труда Человек отрицает себя в качестве животного так же, как это происходит в Борьбе и посредством Борьбы. Потому-то трудящийся Раб существенно преобразует природный Мир, в котором живет, создавая в нем специфически человеческий Мир техники. Он трудится с оглядкой на «проект», вовсе необязательно связанный с его «прирожденной природой», трудом он производит нечто такое, чего в ней нет (пока еще нет), и поэтому он может создавать вещи, которых нет нигде, кроме как в Мире, произведенном его трудом: произведения ремесел или искусств, каковые Природа не производит.

«Изготовленные вещи», созданные посредством действенных само-отрицаний трудящегося Раба, находят свое место в природном Мире и, значит, реально его преобразуют. Дабы смочь удержаться в реальности этого преобразованного (=очеловеченного) Мира, Раб должен и сам измениться. Но поскольку это именно он, трудясь, преобразовал наличный Мир, то изменения, которые, казалось бы, случаются в нем под внешним воздействием, на деле являются самосозиданием: он сам себя изменяет, сам творит себя не таким, каким был себе налично дан. И поэтому Труд может возвысить Раба до Свободы (отличной, однако, от свободы праздного Господина).

Так, вопреки видимости, Раб работает (также и) на себя. Конечно, Господин пользуется его трудом. Подвергнув отрицанию свою животную природу, поскольку он рисковал жизнью в Борьбе за Признание, Господин осуществил свою человечность. Таким образом, он в отличие от животного может усваивать, как это делает Человек, специфически человеческие продукты рабского труда, даже если не распоряжался производить их: он в состоянии пользоваться произведениями ремесла и искусства, хотя бы поначалу и не «желал» их. Поэтому он также изменяется в зависимости от изменений, привносимых Трудом Раба в Мир налично-дан- ного. Но коль скоро сам он не трудится, то изменения, происходящие вокруг него, а значит и в нем самом, производятся не им. Господин меняется /evolue/, потребляя продукты рабского труда. Но Раб предлагает ему больше того и не то, что тот «желал» и распоряжался производить, и он потребляет эту (подлинно человеческую, не-природную) надбавку невольно и, так сказать, «в принудительном порядке», подвергаясь некоторой дрессировке (образование) со стороны Раба, раз уж он вынужден насиловать свою природу, потребляя то, что тот ему поставляет. Он, следовательно, «претерпевает» Историю, но не творит ее. Если Господин «развивается» /evolue/, то это пассивная эволюция, сходная с эволюцией Природы или какого-нибудь животного вида. Раб, напротив, развивается по-человечески, т. е. осознанно и по своей воле, значит действенно, или свободно (со знанием дела подвергая себя отрицанию). Отрицая Трудом собственную налично-данную Природу, он возвышается над ней и вступает с ней в отношение (отрицающее). Тем самым он обретает самосознание, а значит, и сознание того, чем он не является. Сущности, творимые его трудом и, следовательно, не обладающие природной реальностью, представляются ему идеальными сущностями, т. е. «идеями», каковые являются ему в качестве «образцов», или «проектов», в его работе1. Человек, который работает, думает о том, что он делает, и говорит об этом (точно так же он думает о Природе и говорит о ней как о «сырье» для производства); и только лишь думая и разговаривая, Человек может действительно работать. Так, у работающего Раба есть сознание того, что он делает, и того, что он сделал: он постигает преобразованный им Мир и понимает, что должен измениться сам, если хочет к нему приспособиться; он, стало быть, хочет «не отстать от прогресса», который воплощается им самим и раскрывается в его же речах [301] .