Речь идет о людях, которые в большинстве своем рано, пройдя лишь подготовительный учебный цикл, проскальзывали в княжескую капеллу, входили в группу людей, трудившихся на государя. Здесь вчерашние школяры постепенно осваивали новое для них дело.

Одним из таких людей при дворе Филиппа Августа был клерк Адам, первый из королевских счетоводов, имя которого сохранила история. В том же ряду — Андрэ, прозванный Капелланом, Гильом Бретонец и брат Герен, многогранный организаторский талант которого помог наладить работу всей королевской администрации по возвращении короля из крестового похода. Герен принадлежал к Ордену госпитальеров, который, как и Орден тамплиеров, брал на себя задачу перевода денежных средств и за море, и обратно. Владея искусством счета не хуже, чем они владели мечом, тамплиеры и госпитальеры действовали при этом в тесном сотрудничестве с городскими купцами. Начальный этап реконструкции государства поддерживался постоянным ростом числа учащихся и преподавателей, которые на пороге XIII века в наиболее активных центрах ученой мысли — в Париже, в Монпелье — начинали собираться в ассоциации взаимопомощи — «университеты». Но намного более решительной поддержкой эта реконструкция пользовалась со стороны причта домовых церквей и церквей коллегиальных (т. е. тех, которые, не будучи кафедральными, имели, тем не менее, свою коллегию каноников), построенных рядом с крупнейшими замками. Прирост своих свободных средств князья использовали на жалование причту, учреждение новых доходных мест для каноников, дабы те не только молились за них, но и помогали в делах власти. В 50-е годы XII века граф Шампанский, его родня и придворные учредили более 320 таких должностей. Аристократия, и крупная и мелкая, создавала, как только могла, свою интеллигенцию, не жалея средств.

Окружая себя людьми учеными, господин и сам должен был выглядеть человеком если и не способным читать книги, то по меньшей мере знакомым с их содержанием и способным использовать свои знания в делах управления. Это стало вопросом престижа. К концу XII века уже не оставалось баронов, которые не чувствовали бы для себя необходимости хоть в какой-то мере приобщиться к учености. А все великие князья пожелали стать грамотными, просвещенными. Такими людьми желали представить самих себя, своих предков графы Анжуйские во второй половине века. Соответственно изображают этих государей их придворные летописцы. Один из них рассказывает о графе Фульке, который жил очень давно, умер около 960 года. Приближенные короля Франции смеялись над этим графом, который распевал молитвы в окружении своих каноников. А он ответил насмешникам, написав собственноручно: «Неграмотный король — это коронованный осел». Сюзерену же пришлось признать, что sapientia, красноречие и книжная ученость приличествуют графам так же, как и королям». И с тех пор все стали восхищаться Фульком. «Будучи глубоким и проницательным знатоком книжной учености, правил грамматического искусства, Аристотелевых и Цицероновых рассуждений, он, тем не менее, соперничал по силе и по храбрости с наипервейшими рыцарями». К 1180 году выявилась необходимость дополнить военные умения управителей умением рассуждать. Именно этому учит рассказ о Вильгельме Плантагенете. Как повествуют придворные историки, во время осады замка Монтрёй-Беллэ этот «просвещенный граф» приказал доставить ему из аббатства Мармутье и прочитать томик с военным уставом Вегеция. Прочитать в оригинале или в переводе с латыни, с комментариями? Так или иначе, на следующий день, поразмыслив, он применил на практике услышанные наставления и овладел крепостью. Неважно, имеем ли мы дело с вымышленным или действительно случившимся эпизодом. Он показывает, что в те времена ожидали в Турени от сеньора подобного ранга: как и человек Церкви, такой государь должен в своих действиях следовать классическим образцам Трубадуры стали сетовать на подобную склонность к «мудрости», к серьезности. Они сожалели о том, что военачальники, от которых ждали щедрости, ныне меньше думают «о подвигах и радостях, чем о правосудии и частном праве».

Немногим позднее 1200 года новый образ примерного государя нарисовал, причем весьма точно, придворный апологет графов Гина. Он был как раз одним из тех домовых священников, которые гордились званием «мэтра», полученной в школе ученой степенью. Его произведение созревало в стенах коллегиальной церкви, располагавшейся начиная с 1069 года рядом с графским жилищем; оно является самым ярким свидетельством «окультуривания», которое происходило в домах знати той эпохи. Труд написан на латыни, как и схоластические трактаты, изобилует красотами самой незатейливой риторики. Но в то же время в нем слышится эхо поэм, которые сочинялись тогда для развлечения рыцарей на языке простонародья. Желая показать достоинства, которыми должен быть украшен всякий добрый сеньор на двух этапах своего жизненного пути, автор панегирика выводит на сцену двух персонажей. Один из них — граф Бодуэн, senior, старший, другой — его первый сын Арнуль, который еще не женат. Бодуэн является сеньором среднего достатка, он гордится тем, что 30 лет назад в рыцари его посвятил Фома Бекет. Этот граф боролся за сохранение самостоятельности своей сеньории, зажатой между двумя могущественнейшими княжествами. Сам он оставался illeteratus — неграмотным, но стремился постигнуть sapientia, ибо понимал, что благодаря учености остается наравне со своими соперниками — государями. Поэтому граф гостеприимно открывал двери своего дома проезжим ученым людям, какое-то время держал этих людей у себя, чтобы те приобщали его к божественному знанию. Он гордился тем, что способен, хотя лишь на слух, постигать «таинственную суть» священных текстов, что достойно выдерживает испытание в «диспутах». И славу свою граф Бодуэн видел в том, что люди, слышавшие его рассуждения, не могли не задаваться вопросом: «Как человек, никогда не учившийся грамоте, способен иметь книжное знание?» Комнату его заполняли книги. Он щедро платил переводчикам, желая услышать на языке, который ему понятен, «Песнь Песней», писания Святого Августина, «Жизнь Святого Антония», а также трактаты, в которых обобщались все известные тогда знания о материальном мире. В то же время его сын Арнуль защищал в турнирных схватках семейную славу и был еще далек от грамотности; ради собственного удовольствия, для развлечения в короткие перерывы между ратными делами он просил рыцарей из своего отряда рассказывать истории, которые им запомнились, — о подвигах крестоносцев, Карла Великого, короля Артура, о подвигах предков из его рода. Здесь преобладали приключения и устная речь.

По правде говоря, от «молодого» господина ожидали того, чтобы он в совершенстве овладел и словесным искусством. Это подтверждает другая история, героем которой выступает Годфрид Плантагенет. Когда его будущий тесть — герцог Генрих Нормандский — принимает юношу накануне свадьбы, то устраивает ему испытание в словесности. Конечно, власть приобретали и удерживали благодаря храбрости в бою, но для ее достижения и сохранения нужно было также умение спорить, дать добрый совет, должным образом сопоставить высказанные мнения. В нескончаемых переговорах, участники которых, ссылаясь на обычай, пытались доказать те или иные права, светская аристократия издавна оттачивала память и умение рассуждать. Однако некое взаимопроникновение культуры схоластических школ и культуры военных собраний происходило очень медленно, продолжалось весь XII век. Завершился этот процесс во времена Филиппа Августа, когда «рыцарство» переняло манеры поведения «духовенства».

Уже в «Песне о Роланде» рядом с героем, олицетворяющим достоинство силы, находится персонаж, который, естественно, помещен во втором ряду, но который необходим. Этот персонаж — Оливье. Он воплощает вторую главную добродетель — осмотрительность. После 1090 года, судя по многочисленным свидетельствам, мальчики, не принадлежащие к высшей знати, не предназначаемые для духовного звания, начинают также получать образование. Их обучают в родительском доме, приглашая наемных учителей, или посылают в школы. В результате эти мальчики умеют читать, немного понимают по-латыни. Именно в это время в число похвальных слов в адрес доброго рыцаря входит определение prudens — благоразумный. Оно быстро распространяется, отодвигая на второй план такие эпитеты, как fortis, strennuus (сильный, ловкий), характеризующий достоинства телесные, присущие мужественным. «Пруденция» же позволяет человеку узреть пути, ведущие к Богу. Она также помогает сдерживать пыл, действовать трезво, разумно. Она пристойна и предстает все более и более очевидно как вполне подходящее качество для храбрецов, тех людей, кому Бог вручил меч, возложив на них поддержание господнего порядка в дольнем мире.

А обладание силой вечно грозит им опасностью не сдержать себя и применить насилие. Известно, насколько широко в середине XIII века стал употребляться термин «prudhomme» — человек благоразумный. Как рассказывает в своих мемуарах Жан де Жуанвиль, Людовик Святой говорил, что у него слюнки текут, когда он слышит это «вкусное» слово. Им обозначали тогда безупречного рыцаря, в котором сочетались, уравновешивая друг друга, физическая сила и разум. А веком ранее благоразумие, эта защита от крайностей, заняло почетное место среди достоинств, ставивших людей королевского двора выше простонародья, «черни».

Первоначальные формы этой системы ценностей (которую современники Людовика VII и Филиппа Августа назвали «куртуазной») С. Джегер сегодня предлагает искать в конце X века в окружении германских императоров династии Оттонов, среди причта их дворцовой часовни. Как представляется, и на сей раз исходная модель вырабатывалась в среде клириков, включенных в отправление княжеской власти. И в данном случае эта модель, видимо, имела «возрожденческий» характер, ставила своей целью возвращение к устоям и нравам «золотого века». Она, по-видимому, возникала в результате нового прочтения классических авторов — Цицерона, Сенеки, которые призывали честного человека к дружелюбию, общительности, владению собой. Во всяком случае, несомненно то, что эта система ценностей приняла наиболее полную форму и широко распространилась во Франции в XII веке, в условиях наивысшего расцвета нового Ренессанса, и что ее главным элементом являлось понятие «дружелюбия», «дружбы». Куртуазность — это главным образом умеренность, мера. Благодаря ей гасятся вспышки гнева, необузданные желания, порожденные телесным, чувственным началом в человеке, проявление которого способно разрушить гармонию. Разум должен держать это начало под своим контролем. Крайние строгости рассматриваемой системы стали политическим орудием в руках государей, на средства которых содержался двор. Куртуазность была одним из факторов, причем весьма существенным, содействовавших укреплению государства. Она проявлялась столь сильно, что при рассмотрении процесса постепенного внедрения рациональных начал во власть не следует обходить вниманием ту форму социального общения (известную ныне лишь по своему отображению в литературе), которую представляет собой любовь. Такую любовь люди того времени называли «чистой» («fine»), утонченной. А ныне мы называем «куртуазной», что справедливо, ибо она значительно отличается от низменного чувства.

Куртуазная любовь — это игра, похожая на рыцарский турнир, имеющая свои строгие правила, требования которых близки к требованиям брачного права. Начиная с XI века реформированная Церковь стремилась вернуть род человеческий на стезю порядка путем управления сексуальной сферой. Она навязала брак мирянам, сделала его запретным для клириков. Была создана очень прочная юридическая система, определившая добропорядочность в супружеских отношениях. Некоторое время спустя в центрах светских княжеств был выработан еще один подобный кодекс, дополнявший первый. Он предназначался для той, численно преобладавшей части рыцарства, которая не была включена в брачные рамки. Речь шла об огромной массе мужчин, которых стратегия родового единонаследия обрекла на безбрачие, как и духовных лиц. Эта регламентация имела целью умерить буйство «молодых», смягчить действие одного из факторов этого буйства — сексуального желания. Куртуазная любовь — упражнение в сдержанности, которое предлагается не только юношам, желающим поднять себе цену, но также и дамам. Последним следует показывать себя осмотрительными, но не быть при этом недотрогами. Куртуазная любовь предполагает, что разум будет сдерживать неумеренность плоти, что удовольствие воспевается, но момент обладания оттягивается. Ставится задача смягчить агрессивность одного пола по отношению к другому, установить между ними связи, в какой-то мере подобные взаимной привязанности сеньора и вассала. Куртуазность состоит прежде всего в том, чтобы завоевать любовь своего сеньора, ухаживая за его супругой в рамках приличий, при уважении правил игры. Будучи инструментом социального регулирования, причем одним из самых действенных его орудий, этот свод правил любовного поведения в конце концов закрепился в письменной форме, как это одновременно произошло и с кутюмами, и с ленным правом. Обратим внимание на следующее. Труд, в котором все эти правила были собраны и приведены в порядок, имел мгновенный успех; он был составлен на латыни, языке канонических церковных установлений и римского права, в соответствии с нормами схоластической логики; он требовал соблюдать дистанцию между людьми неблагородного происхождения, менее благородными и самыми благородными в маленьком закрытом обществе, которое представлял собой княжеский двор; и именно этот труд оказался единственным светским литературным произведением, фигурировавшим, наряду с отчетами о расследованиях и инвентарными описями, в списке книг короля Филиппа Августа, составленном его канцелярией. Трактат «Об искусстве пристойной любви» — о том, как любить по правилам чести, то есть разумно, был подготовлен в 1186 году одним из придворных служителей Капетинга, человеком по имени Андрэ, капелланом короля Франции.