Вызвав типографию по телефону, он велел прекратить набор всего информационного материала; того, что уже набрано, хватит, чтобы заткнуть дыры. Он одним движением сгреб со стола в ящик весь потерявший значение хлам. Затем позвал курьера, посадил к телефону и строго приказал вызвать репортеров отовсюду, куда только можно было дозвониться.

Неожиданная удача: в дверях показался Розенфельд - мрачный, разочарованный, утомленный скучнейшим совещанием по борьбе с бешенством собак.

– Это такая зеленая скучища, - начал он свои жалобы, - это такая чепуха...

Бубнов не дал ему опомниться. Он схватил его, в несколько минут поставил десяток главных вопросов, на которые надо взять беседу с профессорами, и Розенфельд исчез за дверью.

– Передайте мне оттуда по телефону!
– закричал Бубнов ему вслед.

Пришел Волжинов - выпускающий. Он худ, волосат и настроен скептически: у этой информации вечно какие-нибудь фокусы.

– Ну, что тут такое? Опять опоздаем с выпуском? Кто умер?

Но через несколько секунд профессиональное самомнение ему изменило. Он дал уговорить себя подождать до часа ночи и ушел, махнув рукой.

– Зарежем номер!

Мальчик сообщил:

– Моров и Майский сейчас едут сюда. До Постоева не мог дозвониться.

А из дверей уже кто-то кричал:

– Бубнов, вас к Берману!

Он дал несколько приказаний Пескову: найти в библиотеке биографию умершего; заказать художественный портрет... Потом что? Ах да, вот что: позвонить в ТАСС насчет правительственного сообщения.

И побежал к Берману совещаться, как завтра "подать" в газете известие.

В коридорах столпились сотрудники других отделов. Они взбудоражены. Вся работа сегодняшнего дня пошла насмарку... Они проводили тяжелую фигуру Бубнова сочувственным взглядом: как это он выкрутится сегодня?

Опять звонок. Ну, разумеется!

– Правительственное сообщение будет не раньше полуночи.

И Песков яростным движением повесил трубку. Он побежал к Бубнову. На его молодом лице отражались ужас, растерянность, недоумение. Не раньше полуночи? А сколько в нем будет строк? Значит, опять придется ломать страницу?

У Бермана совещание. Входить нельзя. Тут завязывали теперь главный узел. Завтра тысячи людей увидят газету в том виде, как здесь разметят ее, на фабриках, в учреждениях, дома они развернут страницы в траурной рамке, с портретом на первой полосе.

Бубнов, став коленями на стул, набрасывал карандашом разметку первой полосы. Портрет сверху, посередине, на три колонки. Беседу Розенфельда (он достанет!) в правом углу. Сколько сейчас времени?

Ворвался Песков.

– Правительственное сообщение будет не раньше полуночи!

И Волжинов, скептик, принимает это на свой счет:

– Я так и знал.

Одиннадцать часов.

На столе Бубнова скопился новый ворох бумаги. Гранки набора, разметочные листы, сообщения ТАССа - все это надо привести в порядок. Он глубоко врезался в этот хаос, изредка поглядывая на часы: половина двенадцатого! Надо еще ускорить темп работы, нажать на все педали.

И он нажал. Мальчик курьер безостановочно хлопал дверью. Песков притащил из библиотеки биографические материалы об умершем - еще полтораста строк в набор. Телефон передавал новые подробности: "Профессор Успенский в беседе с нашим сотрудником..."

– Ага, это Розенфельд?

И в течение последующего получаса он неистово работал, не разгибаясь и не поднимая глаз. В этом клочке времени сосредоточилось все напряжение газетного дня, его энтузиазм и горечь, - последняя, заключительная нота. Он "подавал" новость, ставил ударение на самом главном, что должно броситься читателю в глаза, вокруг он располагал подробности, впечатления, детали...

4

По лестницам с вытертыми бархатными перилами, по коврам с пыльными следами ног, мимо унылых пальм он прошел наверх, во второй этаж. Зеркало на площадке отразило его в своей мутной глубине: галстук пяти цветов, сжатые кулаки и папиросу - утешение новичков. Он оглядел себя, обычное чувство юмора изменило ему, и он не нашел ничего смешного в своих оранжевых перчатках.

Коридоры суживались впереди и загибались прямыми, отмеренными углами, по карнизам извивались приличные и безвкусные цветочки, гипсовые львы, поддерживавшие подоконники, смотрели с униженной, песьей скукой в неживых глазах.

Он прошел мимо этих стен, презирая их, шагами завоевателя, идущего за добычей, как шел когда-то брать города. Розовый ковер ложился под ногами проселочной дорогой, отступали стены - и цветы на карнизах вырастали, качались, шумели над головой, как зеленые леса в Царстве Польском. Надо взять беседу с приезжими англичанами; ему, Безайсу, поручено ее достать. Газета нуждается в ней, слышите, Безайс? Читатели с нетерпением ждут эту беседу, страна, мир, человечество жаждут ее услышать. Мы надеемся на вас, старина, вы не подведете?