— Ну как же никто? — Сестра глянула на меня с легким укором и вновь впилась взглядом в заколдованного громилу. — Он определенно кто-то! Какие мускулы…

Ее хрупкая по сравнению с мужской ладонь легла на плечо инквизитора, аккуратно погладила. А после спустилась ниже, пощупывая сильную руку…

Что-то горячее забилось прямо у моего сердца, и я почувствовала — непривычно остро — как мной начинает лакомиться раздражение.

— Эй! А ну прекрати! Нам еще выбраться надо.

— Сначала скажи, кто он.

— Да инквизитор это. Инквизитор, ясно? Он под чарами.

— О-о-о… — с горящими глазами протянула Элена, и показалось, что ее ни капельки не смутило то, что она стоит рядом с карателем. Раньше-то она их за две версты обходила — боится жутко. — Такой видный. Очаровашка. Давай оставим его себе?

— С ума сошла?

— Ну, пожалуйста! Я больше у тебя ни одну зверюшку не попрошу. Этот станет венцом моей коллекции.

— Лени, уймись. Он тебе не зверек, — шикнула на нее и, сама от себя не ожидая, хватанула мужчину за руку.

Зачем я это сделала — не поняла. Но то, что я в самом деле это сделала, дошло до меня моментально. Я оттолкнула его от себя, и он послушно загашал обратно. Наконец-то.

— Мы не будем его содержать. Как только он очнется, захочет нас убить. А постоянно насылать на него чары и измываться над сознанием человека — это жестоко.

— Но ведь они над нами измываются…

Поджав губы, Лени зашагала рядом.

— Не поддавайся жажде мести. Ты — не они. Учись на чужих ошибках. Месть ни к чему хорошему не приво…

Не договариваю — меня обрывают громкие голоса и топот ног. Страшные звуки дрожью отдаются в теле. И непонятно, откуда они доносятся. Мы застыли в разветвляющемся на три рукава коридоре, и мне начало казаться, что из каждого прохода в любую секунду вывалятся толпы охотников.

— Пресвятая Дара! — Я переплела наши с Эленой пальцы, не зная, куда податься. — Не ровен час помрем с тобой в один день. И палачом нашим станет наша же глупость.

— Боги, Мал, ты преувеличиваешь. — Лени с глубоким скептицизмом скосила на меня глаза. — Как волнение охватывает, так ты о смерти молвишь. Спокойно, сейчас выпутаемся. Кхм… — Она прокашлялась, улыбнулась и похлопала гиганта по плечу. — Господин инквизитор, соизволите исполнить свой священный долг перед ведьмой и поможете нам найти короткий и безопасный путь к выходу из катакомб?

— Ты издеваешься?

Выгнула бровь, на миг забыв о приближающейся опасности. Но страх не успел обрести надо мной власть. Его дерзко придавило удивление, потому что мужчина посмотрел на нас, и на его широкоскулом смуглом лице мелькнуло что-то такое, что смогло всколыхнуть мое сердце.

Оно буквально затрепетало. Незнакомая, жутковатая реакция. Не волнение, не страх, не злоба. Описать это чувство я не могла, но оно было теплым и приятным. И откуда оно взялось, м? Инквизитор ведь даже не улыбается, смотрит не томно, а холодно. Но…

… выглядит уже не как марионетка.

— Какого дьявола, ведьма? — рявкает вдруг, и я отчетливо осознаю, что с него как ветром сдуло все мои чары.

Суровость вернулась к нему в мгновение ока. Кустистые брови сдвинулись на переносице, губы сжались в узкую линию, а насыщенно-зеленые глаза запылали гневом. Один уничтожающий взгляд заменил тысячи слов — он громко кричал, что мы влипли.

Ох, беда-а…

Я никогда не был ничьей марионеткой. Не плясал под чужую дудку. Не подчинялся, а подчинял.

Этому с детства меня учил отец. Как командиру войска Святой инквизиции, ему подчинялись все инквизиторы, и даже Верховные Апостолы не смели перечить его воле. Единственным непослушником был его сын.

Я уважал отца и его решения, но чаще поступал так, как считал нужным. Быть может, еще и преданность самому себе и своим принципам привела меня к посту командира, а не только родственная связь с его бывшим владельцем.

Вкус рабского служения был мне незнаком. До этого треклятого дня, когда одна ведьма посчитала забавным сделать из меня безвольную куклу.

Прислуживание весьма горчит. Противный, гадкий вкус. Но он появился, только когда я очнулся. С того момента, как нечестивая впилась в мои губы, все эмоции и чувства пропали. Разум был поглощен тьмой, тело не слушалось, и голос — внутренний голос — словно бесследно исчез.

Не мог сказать то, что действительно хотелось сказать. Не мог придушить эту мелкозадую нахалку, несмотря на дикое, безумное желание. Я как будто находился в незримом куполе — хоть вечность бей по нему кулаками, он не треснет, не выпустит.