— Лени…

Она вдруг зашевелилась, разомкнула отяжелевшие веки.

— Мал, все хорошо. — Встрепенувшись, Элена заглянула ей в глаза, осторожно взяла за руку. — Все хорошо. Скоро станет легче. Обещаю.

То ли не слыша ее, то ли ища что-то иное, а не взгляд сестры, Мала медленно осмотрелась, пока я шел к скромному крылечку лачуги. Но как только глаза колдуньи нашли мои, я замер прямо у двери, так и не открыв ее.

Несколько секунд она смотрела на меня пристально, тяжело, словно выискивая на дне моих глаз нечто такое, что могло бы унять ее волнение.

— Уже и в бреду… вижу тебя… — прошептала, слабо усмехнувшись.

А после веки закрылись, голова с копной ярко-алых волос дрогнула и упала мне на плечо.

Это был слабый удар, но он, как удар кулаком одного из охотников, вызвал дрожь и ноющую боль.

Не могу допустить, чтобы она умерла. И, честно говоря, теряясь в ощущениях, я уже не понимал, почему именно не хочу видеть ее смерть.

Из-за колдовства или это мое искреннее, пусть и самое дурное, сумасшедшее, желание?

Ноздрей аккуратно коснулись запах вареной кукурузы и головокружительный аромат травяного чая. Это то немногое, что могло выдернуть меня из глубокого сна, в каком бы состоянии я ни находилась.

Даже при смерти.

Не без труда разлепив веки, первым делом я поморщилась, сраженная безжалостным дневным светом. Он сочился из маленького окна слева от меня, и я тут же потянулась к занавеске, дабы остановить эту пытку, но ничего не нащупала, кроме горшков с землей.

Так. Я определенно не в своей хижине, и этот факт, честно говоря, немножечко пугал.

Найдя в себе силы, села в кровати — узенькой и чужой — и вгляделась в квадратик окна, покрытый густым слоем пыли.

Лес. Кругом лес. Вот откуда тянет хвоей, которая перебивает запахи старости, кукурузы и трав.

Я хотела встать, но живот вдруг заныл, отозвался чудовищной пульсацией, задевшей все внутренности, перед глазами заплясали черные точки, вынудив рухнуть обратно на постель. Откинув одеяло, приподняла рубаху, пахнувшую сыростью, — не помню, чтобы имела возможность переодеться, — и улицезрела перебинтованную талию. На ткани, прямо под ребрами, виднелось кровавое пятнышко.

Сознание быстро отреагировало на увиденное, выдернув из памяти нужные воспоминания.

Помню, что пыталась спасти сестру, но, похоже, все закончилось погано. В меня всадили серебряный клинок, моментально отнявший все силы. Если бы не чей-то заботливый уход, я б давно ушла во тьму. И уже, к сожалению, без шанса на возвращение.

Впрочем, мое чудесное выздоровление волновало меня меньше всего. Больше хотелось узнать, в порядке ли Элена и кто помог нам спрятаться. Хотя на последнее я знала ответ, просто боялась озвучить его и воспринять всерьез…

Прежде чем предпринять еще одну попытку подняться, я осмотрела комнатку, в которой очнулась.

Она была небольшой, совсем крохотной: два шага влево — и ты утыкаешься в тумбу, заставленную горшками, лампой без свечи и двумя маленькими деревянными медведями; два шага вправо — сталкиваешься лбом с платяным шкафом со сломанной дверцей; еще три мелких или один размашистый вперед — и можно благополучно покинуть это подобие кладовой через старую дверь. Тут и там валялись книги, вырванные страницы, разрисованные по краям портретами мишек. Какое, однако, помешательство на медведях. Любопытно…

А если посмотреть вверх, можно уткнуться взглядом в ловец снов в виде полумесяца с лепестками из прозрачного стекла. Свет касался их, отражался и разноцветными бликами играл на стенах. Красиво и… как-то по-домашнему уютно. А еще капельку грустно.

Я не сразу поняла, что за чувство тихонько осело внутри, но вновь окинув беглым взглядом комнату, ясно осознала, что это тоска. Необъяснимая, немного дикая и злая, а главное, такая, от которой не представлялось возможным избавиться. Если только вырвать сердце и сжечь его вместе с этой отравляющей печалью.

Дав себе еще немного времени, чтобы привыкнуть к боли в месте ранения и тягучей слабости, я поднялась и медленно прошла к двери. Осторожно приоткрыла — а то мало ли — и оглядела все, что попало в поле зрения: полки на стенах, давно засохшие и почти осыпавшиеся пучки трав, нанизанные на растянувшиеся под низким потолком ниточки; круглый стол, заваленный полупустыми склянками, столовыми приборами из дерева, еловыми ветками и шишками, затушенными восковыми свечами…

И большая дровяная печь, пышущая сухим жаром.