– Ошалел - так подкрадываться к человеку! Ты что...

– Послушай, Хенк, кто пойдет опять в подвал класть на стол ключи?

– Я не пойду, - сказал Хенк Петерс.
– Я не пойду.

– Бросим жребий...

...Орел на монетке тускло мерцал в луче фонаря.

– Господи Иисусе, - тоскливо пробормотал Хенк, но взял ключи и пошел к дверям подвала.

Потолок нависал над головой. Луч фонарика выхватил из темноты стол, покрытый пыльной клеенкой. На столе сидела огромная крыса, - которая даже не шевельнулась под лучом фонаря. Просто сидела, как собака, и будто усмехалась.

Он обошел ящик с буфетом и направился к столу.

– Пошла!

Крыса спрыгнула и убежала. Теперь у Хенка дрожали руки, и луч фонаря метался по полу, выхватывая то грязную бочку, то полуразвалившийся стол, то пачку газет, то...

Он еще раз направил фонарь на газеты и перестал дышать, когда осветилось то, что лежало рядом с ними.

Рубашка... или не рубашка? Смято, как старая тряпка. Дальше - что-то, похожее на джинсы. И что-то, похожее на...

Сзади что-то щелкнуло.

В панике он кинулся прочь, швырнув ключи на стол. Но по дороге успел заметить причину шума. Одна из алюминиевых стяжек на принесенном ими ящике лопнула и лежала теперь на полу, показывая в угол, точно пальцем.

Весь покрытый гусиной кожей, он кое-как очутился в кабине, дыша, как раненая собака. Смутно слыша расспросы Рояла, он бросил машину на полной скорости за угол, оторвав два колеса от земли. Он не замедлил хода до самой Брукс-роуд. А там его стало трясти, да так, что он боялся развалиться на части.

– Что там такое?
– спросил Роял.
– Что ты видел?

– Ничего, - ответил Хенк Петерс, проталкивая слова частями сквозь стук зубов.
– Я не видел ничего, и не желаю этого видеть никогда больше.

Ларри Кроккет собирался закрывать лавочку и отправляться домой, когда раздался стук в дверь и вошел все еще перепуганный Хенк Петерс.

– Забыл что-нибудь, Хенк?
– спросил Ларри.

Когда Хенк и Роял вернулись из Марстен Хауза, оба выглядели как после сильной встряски. Ему пришлось дать им по десять долларов лишних и по блоку "Черной Ленты" и договориться, что было бы неплохо, если никто никогда об этом ничего не услышит.

– Я должен тебе сказать, - объявил Хенк.
– Ничего не могу поделать, Ларри. Я должен.

– Конечно, - Ларри достал из нижнего ящика стола бутылку виски и налил две щедрые порции.
– В чем дело?

Хенк попробовал, сделал гримасу и проглотил.

– Когда я нес ключи вниз, я кое-что видел. Похоже на одежду. Рубашка и джинсы. И тапочек. Мне показалось, что это был теннисный тапочек, Ларри.

Ларри пожал плечами и улыбнулся:

– Ну и что?

– Этот мальчонка Гликов был в джинсах. Так писали в газете. Джинсы, красная рубашка и теннисные тапочки.

Ларри продолжал улыбаться. Он чувствовал свою улыбку, как ледяную маску.

Хенк конвульсивно сглотнул:

– Что, если парни, которые купили Марстен Хауз, пришили мальчишку?

Все. Слово прозвучало. Ларри проглотил остатки огненной жидкости из своего стаканчика.

И сказал, улыбаясь:

– Может, ты и тело видел?

– Нет... нет. Но...

– Это дело полиции. Так что я отвезу тебя прямо к Перкинсу.
– Ларри снова наполнил стаканчик Хенка, и рука агента вовсе не дрожала.
– Только знаешь... Будет куча неприятностей. Насчет тебя и официантки Делла... Как ее, Джекки?

– Что, черт побери, ты несешь?
– Хенк смертельно побледнел.

– И до твоей незаконной рекомендации они наверняка докопаются. Но ты исполняй свой долг, Хенк, как ты его понимаешь.

– Я не видел тела, - прошептал Хенк.

– Отлично, - улыбнулся Ларри.
– Может быть, ты и одежды не видел. Может, то были просто тряпки.

– Тряпки, - тупо повторил Хенк Петерс.

– Конечно, ты же знаешь эти развалины. Там любую дребедень можно найти. Разорвали какую-нибудь старую рубашку на половые тряпки.

– Конечно, - Хенк снова осушил свой стакан.
– Ты умеешь во всем разобраться, Ларри.

Крокетт достал бумажник и отсчитал пять десятидолларовых бумажек.

– Это за что же?

– Забыл совсем тебе заплатить за то Бреннаново дело в прошлом месяце. Ты напоминай мне о таких вещах, Хенк, ты ведь знаешь, до чего я забывчив.

– Но ты...

– Да если на то пошло, - перебил Ларри с улыбкой, - ты мне можешь что угодно рассказывать сегодня вечером, а я напрочь об этом позабуду завтра же утром. Ну разве не досадно?