– А здесь что-нибудь не так?

– В Лоте? Я люблю его. Но родственники, знаете... Они всегда как будто заглядывают мне через плечо. Да и Лот немного может предложить честолюбивой девушке.

Она пожала плечами и наклонилась к своей соломинке. На загорелой шее красиво проступали мышцы. Цветастое платье намекало на красивую фигуру.

– И какую же работу вы ищете?

Она опять пожала плечами:

– У меня диплом Бостонского университета. Он, конечно, не стоит бумаги, на которой напечатан. По искусству - максимум, по английскому минимум. Прямым ходом в категорию образованных дурочек. Меня даже не научили украшать учреждение. Несколько моих школьных приятельниц работают секретаршами - мне выше машинистки никогда не подняться.

– Так что же остается?

– Ну... может быть, издательство, - проговорила она неуверенно.
– Или какой-нибудь журнал... В таких местах всегда найдется место тому, кто умеет рисовать по заказу.

– А вам делали заказы?
– мягко спросил он.

– Нет... но...

– Без заказов в Нью-Йорк ехать не стоит. Поверьте мне. Только каблуки стопчете. Вам случалось продавать что-нибудь здесь?

– О, да!
– она резко засмеялась.
– В Портленде открывали новый кинотеатр и купили двенадцать моих картин, чтобы повесить в фойе. Семьсот долларов заплатили. Я внесла последний взнос за свой автомобильчик. Но как насчет вас?
– Она оставила соломинку и погрузила ложку в мороженое.
– Что вы делаете в процветающем сообществе Джерусалемз Лота, основное население тринадцать сотен человек?

Он пожал плечами:

– Пытаюсь писать роман.

Она тут же загорелась возбуждением:

– В Лоте? О чем? Почему именно здесь? Вы...

– Вы расплескали содовую, - серъезно прервал он ее.

– Я... Да, действительно. Прошу прощения, - она промокнула дно стакана носовым платком.
– Послушайте, я вовсе не хотела надоедать вам. Я обычно неназойлива.

– Не за что извиняться. Все писатели любят говорить о своих книгах. Иногда перед сном я сочиняю себе интервью с "Плэйбоем". Напрасная трата времени.

Молодой летчик встал - подъезжал автобус.

– Я четыре года жил в Салеме Лоте ребенком. Там, на Бернс-роуд.

– На Бернс-роуд? Там сейчас ничего нет, кроме кладбища.

– Я жил у тети Синди. Синтия Стоунс. Мой отец умер, и с мамой случилось что-то... вроде, знаете, нервного срыва. Она и отправила меня "в деревню к тетушке", покамест придет в себя. Тетя Синди усадила меня на автобус и отправила обратно в Лонг-Айленд к маме ровно через месяц после большого пожара. От мамы я уезжал - плакал, и от тети Синди уезжал - тоже плакал.

– Я родилась в год пожара, - сообщила Сьюзен.
– Самая чертовски занимательная вещь, какая случалась в этом городе, - и я ее проспала. Бен рассмеялся:

– В самом деле? Значит, вы на семь лет старше, чем я решил там, в парке.

Она явно обрадовалась:

– Спасибо... Дом вашей тети, должно быть, сгорел?

– Да. Ту ночь я навсегда запомнил. Люди с насосами на спинах пришли и велели нам выбираться. Это было так интересно! Тетя Синди суетилась, таскала вещи в свой автомобиль... Боже, что за ночь!

– Ваша тетя страховалась?

– Нет, но дом мы снимали и все ценное вывезли, кроме телевизора. Мы вдвоем не смогли оторвать его от пола. Это был "Видео Кинг" с семидюймовым экраном и линзой, но что за важность - все равно тут показывал только один канал. Фермерские новости и Китти Клоун.

– И вы вернулись сюда писать книгу?
– удивилась она.

– Да, - ответил Бен не сразу. Он повернулся и в первый раз взглянул ей прямо в лицо. Очень милое лицо: спокойные голубые глаза и высокий ясный загорелый лоб.
– Это город вашего детства?
– спросил он.

– Да.

Он кивнул:

– Тогда вы понимаете. Я жил в Салеме Лоте ребенком, и это для меня город с призраками. Возвращаясь, я чуть не проехал мимо из страха, что все окажется другим.

– Здесь ничего не меняется, - возразила она.
– Во всяком случае, не сильно.

– Я часто играл в войну с мальчишками Гарднеров. Пиратство на Королевском пруду. Разведки в парке и битвы за знамя. Потом, с мамой, я мотался по довольно жестоким местам. Она погибла, когда мне было четырнадцать, но волшебная пыльца с моих крылышек облетела гораздо раньше. Она вся осталась здесь. И она здесь до сих пор. Город не настолько изменился. Взглянуть с Джойнтер-авеню - как будто сквозь глыбу льда на собственное детство: нечетко, туманно, кое-где вовсе сходит на нет, но оно там.

Он замолк в изумлении. Кажется, он только что произнес речь.

– Вы говорите в точности как в книгах, - проговорила она со священным ужасом в голосе.

Он рассмеялся.

– Я сказал нечто подобное первый раз в жизни. Во всяком случае, вслух.

– Что вы делали после того, как ваша мама... после ее смерти?

– Продолжал мотаться, - ответил он коротко.
– Ешьте мороженое.

Она послушалась.

– Кое-что все-таки изменилось, - начала она, помолчав.
– Мистер Спенсер умер. Вы помните его?