Он ухмыляется.

— Составите компанию, господа?

— Мы видели как вы общались с каким-то странным существом, — вставляет реплику тролль.

— Ах это… Я очень люблю диких зверей господа, а этот симпатичный лесной зверёк сам вышел ко мне навстречу и позволил себя погладить. Видимо сразу понял, что я не причиню ему вреда, — улыбка Вержбицкого стала шире автомобильного бампера. — И вообще, давайте не будем больше говорить о пустяках. Проверим посты и поспим перед вылазкой.

Метрах в ста от нас раздался противный писк, вспорхнули с насиженных мест птицы.

Мы насторожились, только на лице поляка осталась блуждать странная ухмылка.

— Что это было? — спросил тролль.

— Не знаю, — Вержбицкий был сама беспечность. — Это лес, господа. Тут всегда на кого-то нападают и кого-то едят. Пойдёмте отсюда, право слово — не вижу ничего интересного.

Он очень убедителен, немудрено, что с такими талантами и умением ездить по ушам к его мнению в полку прислушиваются. Даже Маннергейм колеблется, хотя видел всё собственными глазами.

Нет ли тут какого-то наведённого морока?

Правда, амулет молчит…

Появляется Лукашин-старший, лицо у него торжествующее. Он тащит мелкого демона, держа его за большие уши как добытого зайца.

Вержбицкий мрачнеет, его брови сдвигаются.

Я предупреждающе кладу руку на кобуру.

— Вот, ваши благородия. Споймал, как и было сказано! — хвастается Тимофей.

— Что это? — губы штабс-капитана подрагивают, но он пытается изобразить хорошую мину при плохой игре.

— Это-то? Изводу… Демон такой. Шустрый, собака, но и я не прост.

— Он как — жив? — спрашиваю я, разглядывая мелкую бестию.

— Сдох, гадёныш. Я ить его только чутка придушить пытался, да видать силу-то и не рассчитал… Хлипкий уж больно.

Я снимаю с «чебурашки» ошейник, демонстрирую Вержбицкому чехол.

— Ничего не хотите нам сказать, штабс-капитан?

— А что вы ожидаете от меня услышать?

— Дело ваше.

Вскрываю чехол, достаю скрученную папироской бумагу. Разворачиваю и вижу мелкий убористый текст на английском. Вчитываюсь и, дойдя по последней фразы, удовлетворённо киваю.

— А вы, молодец Вержбицкий. Грамотно всё изложили вашим японским хозяевам. Все наши планы раскрыли… Скажите, вы стали предателем за деньги или что-то другое? Может, вас шантажировали?

На Вержбицкого страшно смотреть, его глаза наливаются кровью, лицо становится пунцовым от гнева.

— Я — не предатель!

— Да? — задумчиво тяну я. — А кто ж вы тогда после такого? Присягу-то небось государю-императору давали… Или хотите сказать, что работаете на русскую разведку и всё это часть большой игры?

— Да, я давал присягу и обещал служить русскому императору! Но я — поляк, моя родина порабощена вами! Я сражаюсь за независимость моей Польши!

— Вот оно как… Значит, присяга и честь офицера для вас ничто…

— По сравнению со свободной Польшей — ничто! — гордо вскидывает подбородок шляхтич.

Я киваю Лукашину. Тот мигом соображает, что от него нужно и скручивает поляку руки, заодно избавляя от оружия и прочих вредных для жизни предметов.

Вержбицкий не сопротивляется.

— Готово! — докладывает Тимофей.

— Благодарю за службу! — хвалю я. — Если бы не твоя бдительность, кормить бы нам червей сегодня…

Казак довольно улыбается. Он заслужил не только доброе слово, но и что-то гораздо существенней. Вернёмся к нашим, надо представить его к награде.

— Чего вы добиваетесь? — удивляется тролль. — Бог с ней, с моралью и честью… Японии никогда не победить Россию.

— Достаточно и того, что Россия ослабеет. Тогда она выпустит из своих дряхлых рук молодое польское государство. Польша станет свободной и независимой, — излагает программу Вержбицкий.

— С тобой всё ясно, — устало машу рукой я.

— Вашбродь, — напоминает о себе Лукашин.

— Что, Тимофей?!

— Дозвольте, я этого пана поучу маленько! — умоляюще просит он.

— Это как?

— Нагайкой по жопе отлупцую. Сделаю так, что он теперь никогда не сядет…

— Прекрасно понимаю тебя, но тут необходимы другие, более радикальные меры. Сначала штабс-ротмистра необходимо допросить: установить все его связи, контакты… Не удивлюсь, если кроме него есть и другие предатели.