В марте 1938 г. к судьбе германских евреев были приобщены двести тысяч их братьев в немецкой Австрии. Одним ударом Гит­лер разрубил гордиев узел вопроса об «Anschluss» — объедине­нии немецкой Австрии с Германией: 11 марта германская армия и штурмовые отряды нацистов вступили в Австрию и без сопротив­ления оккупировали Вену и другие города, а через два дня туда прибыл Гитлер и провозгласил Австрию с ее шестимиллионным населением частью Германии. Начался разгул штурмистов в Вене, еще более варварский, чем пятью годами раньше в Берлине после прихода их вождей к власти. Мирное еврейское население было обречено на разгром. Штурмисты и просто грабители врывались в еврейские дома и торговые заведения, производили обыски, кон­фисковывали или просто отнимали деньги, ценные вещи и това­ры, а владельцев частью избивали, частью отправляли в полицей­ские участки. Президент венской еврейской общины Фридман был арестован, касса правления забрана, а само здание общины пре­вращено в казарму для штурмистов. Евреи были объявлены бес­правными, как в Германии. На многих магазинах появились вывес­ки: «Еврейская торговля», «Не покупайте у евреев!» Адвокатам была запрещена практика, за исключением тех, которые могут доказать, что они практиковали до 1914 года. Знаменитый творец «психоана­лиза», престарелый Зигмунд Фрейд, был подвергнут домашнему аре­сту и не может покинуть Вену. Лидер сионистов Штрикер и еще не­которые политические деятели отправлены в концентрационный ла­герь. Над интеллигенцией особенно издевались: многих посылали целыми отрядами для очистки улиц и для исполнения самых гряз­ных работ под наблюдением надсмотрщиков-штурмистов. В Вене среди евреев пошла настоящая эпидемия самоубийств: люди, сразу потерявшие возможность существования, убивали себя, иногда це­лыми семьями. На венских еврейских кладбищах часто бывало око­ло ста погребений в день, причем прессе запрещалось сообщать об этом; среди трупов были, несомненно, и жертвы нацистских варфо­ломеевских ночей, как раньше в Берлине. В настоящий момент тер­рор еще продолжается... [38]

Таким образом, на наших глазах быстро разрушаются два древ­них центра еврейской диаспоры: Германия и Австрия, теперь объ­единенные в «Великогермании». Уже сейчас вопли австрийских бе­женцев носятся по Европе и Америке. Еще остающиеся под властью нацистов 600 000 евреев обречены на вымирание или на рассеяние по земному шару.

Эпидемия нацизма шла из Германии, поражая прежде всего те страны, где для нее была подготовлена почва. Она не могла еще про­являться там в тех крайних формах, которые сделали из германского переворота открытый бунт против всех идеалов XIX века, но час­тично, особенно в деле усиления агрессивного антисемитизма, она действовала губительно. Наиболее восприимчивою к заразе в этом отношении оказалась Польша, где старая антисемитская партия национал-демократов, или эндеков, в такой же мере фальсифициро­вала демократию, как германские национал-социалисты—социализм, а обе партии одинаково извращали идею истинного гуманного на­ционализма. Антисемитская бацилла гнездилась даже в менее виру­лентной форме в правительственной партии маршала Пилсудского, так называемой «санации», которая, однако, не могла санировать Польшу и ее правящие круги от шовинизма и пренебрежительного отношения к еврейству. Сам Пилсудский в последние годы жизни значительно подвинулся вправо. Он первый из европейских прави­телей решился заключить пакт о ненападении с гитлеровской Герма­нией (1934), когда еще не остыл гнев свободных народов против кро­вавых дел желторубашечников. В том же году был любезно при­нят в Варшаве германский министр пропаганды Геббельс, кото­рому дали возможность прочесть лекцию в польском университе­те, а потом частым гостем польского правительства стал Геринг, который похвалил Пилсудского, как «достойного партнера Гит­лера». Конечно, эта похвала была преувеличена: Пилсудский не был способен ни на полный разгром демократии, ни на антиеврейский погром в духе нацизма. Пока он жил, он сдерживал буй­ные страсти эндеков, рвавшихся в бой против евреев. Но как толь­ко он умер (май 1935 г.), для польских евреев настала пора жесто­ких преследований.

Легальный поход против евреев подготовлялся еще раньше. Во время сессии Лиги Наций в Женеве, в сентябре 1934 г., польский ми­нистр иностранных дел Бек удивил членов Лиги заявлением, что Польша считает для себя необязательными статьи мирных тракта­тов о защите прав национальных меньшинств до тех пор, пока они распространяются только на государства, образовавшиеся или пре­образованные после войны, а не на всех членов Лиги Наций. Он объяснил это мотивом чести и достоинства Польши, забыв, что, кроме чести, есть еще честность, обязывающая исполнять подписанные международные договоры. Это был первый удар по авторитету Лиги Наций. Умысел, конечно, тут был другой. Польское правитель­ство хотело оставить себе свободные руки по отношению к украин­цами, евреям и другим меньшинствам, составлявшим треть ее насе­ления. В польском обществе в это время созрел план разрешения ев­рейского вопроса путем полной или частичной «эвакуации» евреев, путем массовой их эмиграции. Разногласие было только в методах: партия эндеков добивалась этого путем репрессий, бойкота еврейс­кой торговли и даже террора (последний входил в программу ра­дикального крыла партии: «народных радикалов» или сокращен­но «нара»), между тем как правительственная партия стремилась к тому же легальными путями: ограничением гражданских прав евреев и сужением сферы их экономической деятельности, пропа­гандою бойкота еврейской торговли и легализацией этого бойко­та. Эндеки и нара мечтали об изгнании евреев из Польши, а «санаторы»-пилсудчики — о постепенном вытеснении их из граж­данской и хозяйственной жизни. Польский министр Бек не постес­нялся выступить в Женеве перед Лигой Наций с предложением при­нять во внимание, что в Польше живет трехмиллионная еврейская масса, которая вследствие переполнения городов особенно нуж­дается в эмиграции для того, чтобы дать место малоземельному крестьянству, переходящему из деревни в город для мелкого тор­га. В варшавском сейме об этом говорили откровеннее: три мил­лиона евреев, десять процентов всего населения, слишком обре­менительны для такой бедной страны, как Польша. Еврейские де­путаты напрасно напоминали о первой статье конституции, гла­сящей, что «Польская республика есть достояние всех ее граждан». Правые открыто противоставили этому принцип «Польша для по­ляков», а другие политики делали это прикровенно. Антисемитс­кая печать развила небывало резкую пропаганду, без всякой по­мехи со стороны цензуры. Через месяц после смерти Пилсудского произошел большой погром в Гродно (июнь 1935 г.): много ев­рейских квартир и лавок было разрушено, много избитых и ране­ных. Когда дело дошло до суда, то прежде всего приговорили к тюремному заключению оборонявшихся евреев, а потом уже вы­несли более мягкий приговор погромщикам. С тех пор по всей Польше пошла полоса погромов, в которых была видна рука силь­ной организации.

1936 год был сплошь погромным. Эксцессы были тесно связа­ны с системой бойкота еврейской торговли, допускавшейся властя­ми. На этой почве произошел, между прочим, кровавый погром в местечке Пшитык, близ Радома (10 марта). Крестьяне соседних дере­вень, подстрекаемые эндеками, приехали на своих телегах на базар и опрокинули там стойки с товарами еврейских торговцев. Евреи ока­зали сопротивление и стали гнать с рыночной площади буянов, ко­торые в испуге пустились бежать на своих телегах обратно в дерев­ню. Тогда вмешалась полиция и вернула крестьян на рынок. Поощ­ренные сочувствием полиции, крестьяне врывались в еврейские дома, грабили, а местами убивали. Некоторые евреи оборонялись, а один юноша выстрелил через окно, чтобы отпугнуть нападавших, при­чем был убит один из погромщиков. После окончания битвы были произведены аресты среди нападавших и защищавшихся, а когда дело дошло до суда, погромщики (даже убийцы целой семьи) были частью оправданы «за недостатком улик», частью приговорены к легким наказаниям, между тем как оборонявшихся евреев приго­ворили к многолетнему тюремному заключению. Такое отноше­ние властей и суда поощряло пропаганду погромов, к которым эндеки открыто призывали в своей прессе. Нападения на евреев приняли эпидемический характер. Правительство запретило еврей­ским газетам употреблять слово «погромы», чтобы не ронять пре­стиж Польши за границей, и газеты могли употреблять только слово «происшествия» (Geschehnissen) даже в сообщениях о кро­вавых погромах, но читатели уже понимали этот условный тер­мин. Правду о таких «происшествиях» можно было, впрочем, уз­нать из обращенных к правительству запросов еврейских депута­тов в сейме или сенате.

Сам премьер-министр Складковский должен был в сейме от­крыть правду, что в одном Белостокском воеводстве было отмечено 348 «антиеврейских выступлений» в 1936 году. Что же предпринима­ло правительство для прекращения этих разбоев? На запросы еврей­ских депутатов сейма министр ответил: «Бить евреев нельзя, но бойкотировать — сколько угодно» (owszem). Это крылатое слово облетело всю страну, как официальное разрешение бойкота, но наивный министр сам не рассчитал, к каким последствиям приве­дет его слово. Пошла бесконечная полоса «происшествий»: отря­ды польской молодежи, организованные партией эндеков и осо­бенно ее хулиганским крылом наровцев ставят пикеты у еврейских магазинов и даже мелких лавочек или стоек (страганы) на рынках и не допускают туда христианских покупателей, причем полиция им не мешает во имя свободы бойкота; но эти пикеты неизбежно вызы­вают столкновения, которые весьма часто кончаются эксцессами. Так получается перманентный погром. Газеты часто сообщают об изби­ениях евреев на улицах, о бросании камней или петард в окна еврей­ских магазинов и тому подобных насилиях. Крик ужаса вырвался у еврейских депутатов сейма и сената в воззвании к еврейскому наро­ду (конец июня 1936 г.): «Мы стоим в огне беспримерной, неравной борьбы. Нет безопасности жизни, здоровья и имущества еврейского населения, нет для нас даже права на самозащиту. Хозяйственный бойкот, осуществляемый грубейшим способом, доводит еврейское население до полного разорения и деклассирования».

Правительство не реагировало и на «избиение младенцев», ев­рейской молодежи в высших учебных заведениях. В течение целого ряда лет прочно установился такой «порядок учебного года» в Польше. Осенью собирается польская академическая молодежь, ос­веженная притоком новых студентов, только что кончивших сред­нюю школу, где учителя снабдили их достаточным запасом юдофо­бии в дополнение к полученному в родительском доме. Молодая энер­гия человеконенавистничества бьет ключом и изливается на голо­вы еврейских студентов, которых бьют палками и кастетами в сте­нах университета, выгоняют из аудиторий, сбрасывают с лестниц, часто тяжело ранят и калечат. Буянов обыкновенно не усмиряют (из уважения якобы к университетской автономии полицию в зда­ние не пускают), а только иногда закрывают школу на несколько дней, с тем чтобы после открытия началась новая кампания. Из­битые, часто окровавленные, еврейские студенты не сдаются: с опасностью для здоровья и жизни они являются на лекции и про­ходят учебный курс с тем же усердием, с каким их польские «това­рищи» проделывают курс бокса на их спинах. В последнее время буяны придумали новую тактику: они требуют, чтобы еврейские студенты сидели не рядом с польскими, а на особых скамьях с ле­вой стороны аудитории (левизна есть наихудший порок для реакци­онного польского студенчества), как бы в особом академическом гет­то. Возмущенные еврейские студенты резко протестуют против это­го рецидива средневековья и не садятся на особые скамьи, а так как их не пускают на общие скамьи, то им приходится стоять у стен во время лекций, что опять приводит к столкновениям и из­биению беззащитного меньшинства. Министерство просвещения, от которого буяны требовали легализации гетто, долго не решалось на меру, которая явно была бы грубым нарушением конституцион­ного равенства, но к началу нового академического года (1937-1938) министр придумал выход из трудного положения: он разрешил рек­тору каждого учебного заведения поступать по своему усмотрению в деле распределения учащихся по скамьям. Большинство ректоров решило вопрос в пользу гетто, и только немногие прогрессивные профессора воспротивились этому. Евреи продолжают стоять на сво­их «постах», и позорнейшие насилия в высшей школе не прекраща­ются [39] . Протесты многих университетов Европы и Америки против варварства в храме науки не подействовали на польских жрецов, и новому варварству не видно конца.

Общественная атмосфера Польши отравлена. Отравленные души бушуют и в школе и на улице. 1937 год принес евреям, кроме множества мелких эксцессов, несколько кровавых погромов, из коих наихудшие были в Брест-Литовске и в Ченстохове (май и июнь). В обоих случаях страсти разгорелись из-за случайной дра­ки поляка с евреем, кончившейся печально для поляка. В Бресте мо­лодой мясник убил полицейского, пришедшего для контроля в мяс­ную лавку, а в Ченстохове другой еврейский мясник убил в споре нетрезвого польского носильщика. Об умышленном убийстве не мог­ло быть и речи, и, если бы жертвою был еврей, дело пошло бы в суд. Но так как пострадал христианин, то решено было разгромить все еврейское население. В Бресте были разрушены и разграблены сотни еврейских домов и лавок, несколько десятков евреев было тяжело или легко ранено. В Ченстохове готовилась такая же месть всей еврейс­кой общине за одного из ее среды, но вследствие вмешательства вла­стей погромщики ограничились поджогом нескольких еврейских ма­газинов, битьем стекол во многих домах и избиением прохожих ев­реев. Опять протестовала еще не зараженная расовой ненавистью часть Европы, а Польша молчала и продолжала дело, которое долж­но вести к заветной цели антисемитов: эвакуации еврейства.

Эта эвакуация стоит теперь в порядке дня польской политики. Недавно глава правительственной партии «Озон» (Объединенный национальный лагерь) заявил, что в программу партии массовая эмиграция евреев входит как единственный способ разрешения ев­рейского вопроса. Польская деревня по этой программе должна завоевать еврейский город и «отнять у чужих» торговлю и ремес­ло. А вице-премьер Квятковский подтвердил, что нужно полони­зировать города и усилить эмиграцию «непольских элементов». Подобные заявления в устах вождей республики, состоящей чле­ном Лиги Наций, были бы невозможны в 20-х годах, но перестали вызывать возмущение в 30-х, после распространения германской заразы.