Развилась и художественная литература на народном языке. Поэтом нью-йоркского гетто стал Морис Розенфельд (1862— 1925). Бедный эмигрант из Сувалкской губернии, заброшенный пе­реселенческой волной сначала в Лондон, а потом в Нью-Йорк, Ро­зенфельд попал в одну из тех больших портняжных мастерских, где хозяева, пользуясь нуждой «зеленых» рабочих, заставляли их рабо­тать за гроши, по «sweating system». В подмастерье портного от­крылся поэтический талант, и он начал слагать свои стихи в те долгие часы работы, когда усталая рука с иглою или утюгом судо­рожно бегала по кускам материи, среди вздохов таких же измучен­ных белых рабов, погоняемых окриками грубого хозяина. Жертва национального и социального рабства, Розенфельд изображал в яр­ких стихах оба эти элемента еврейского горя, но его оригинальность и сила сказались больше в изображении социального момента. Стран­ник, бежавший из полицейского государства в свободную респуб­лику и вдруг попавший в когти хищного капитализма, обрушива­ет весь свой гнев на это чудовище, терпимое в странах высшей культуры. Его описание швейной мастерской в лондонском или нью-йоркском гетто не уступает в силе известной «Песни о рубаш­ке» Томаса Гуда:

Es rauschen in Shop asei wild die Maschinen As oftmol vergess ich in Rausch, dos ich bin. Ich wer in dem schrecklichem Tummel verloren. Mein Ich wert botel, ich wer a Maschin.

Ich arbet un arbet, un arbet on Cheschbon, Es schaft sich un schaft sich, un schaft sich on Zol. Far wos? un far wemen? — Ich weiss nit, ich freg nit, — Wie kumt a Maschine zu denken amol?..

Нельзя без волнения читать грустную думу поэта о маленьком сыне, которого отец может видеть только спящим, ибо возвращает­ся с фабрики поздно вечером, когда ребенок уже спит, и уходит на работу рано утром, когда ребенок еще спит («Mein Jungele»). Грозное пророчество об опустошительной революции, как возмездии режи­му капитализма слышится в стихотворении «A Newue». Увлеченный догмою новейшего социализма, Розенфельд, однако, умеет чувство­вать и внеклассовое национальное горе еврейства. Его пленяет по­эзия прошлого, цельность и внутренняя красота древней Иудеи, как контраст изломанности диаспоры. Сочетание социализма и сио­низма является в его стихах поэтическим прологом к политичес­кому движению, охватившему часть еврейской молодежи в Аме­рике и России в начале XX века (партия «Поале-Цион»). Сам поэт к этому времени успел освободиться от нужды: успех его стихов, изданных также в английском переводе и расхваленных критикою, дал Розенфельду возможность всецело посвятить себя литератур­ной деятельности.

Еще две поэтические души были потрясены переходом от рос­сийского рабства к американской капиталистической «свободе»: Давид Эдельштадт (1866-1892) и Иосиф Бовшовер (1873— 1915). Уроженец чисто русского города Калуги, писавший свои пер­вые детские стихи на русском языке, Эдельштадт попал в 1881 г. в Киев и оттуда эмигрировал в Америку с группой «Ам-олам». Маль­чик поступил на фабрику в Цинциннати, затем переселился в Нью-Йорк и сделался страстным бардом анархизма. Весь жар юной души, из­ведавшей грозу и бурю без капли личного счастья, он влил в свои зажигательные стихи на народном языке, призывавшие к борьбе за освобождение трудящихся «под красным флагом». Поэт, который «не жил, а горел», умер от чахотки в возрасте 26 лет. Его сменил на посту Бовшовер, прибывший в 1890 г. из хасидского города Любавичи. Он примкнул к американской партии анархистов и писал свои боевые стихи одновременно по-еврейски и по-английски. Несколько лет он бил в набат, призывая на штурм старого мира, но не выдержал: ду­шевная болезнь, длившаяся до конца жизни, заставила умолкнуть его мятежную музу.

Рядом с певцами скорби нового гетто выступали его прозаичес­кие бытописатели. Превращение еврейского эмигранта в американ­ского гражданина, «зеленого» в «желтого», является главною темою их произведений, часто написанных в юмористическом тоне. Упо­мянутый выше социалистический журналист Аб. Каган был одно­временно публицистом и новеллистом. Молодой школьный учитель из питомцев Виленского учительского института, он еще в России был вовлечен в революционное движение и должен был покинуть ро­дину, чтобы ускользнуть из рук политической полиции. Он был сре­ди пионеров 1882 года, поселившихся в Нью-Йорке, писал по-анг­лийски в различных газетах и журналах, участвовал в организации самостоятельной еврейской группы социал-демократов и в созда­нии ее прессы на народном языке. Из его новелл на английском языке обратила на себя особенное внимание повесть «Иекель» («Jekel, a tale of the Ghetto», 1895), где изображен комический тип эмигранта, старающегося усвоить внешние манеры настоящего янки. Позже Каган, ставший редактором газеты «Форвертс», все­цело втянулся в журналистику на идише, в которой занимал вид­ное место. Новеллисты Леон Кобрин и Израиль Либин (Гуре­вич) рисовали сцены из нью-йоркской жизни, которую они сами познали во всех темных углах еврейского квартала. Печатая свои рассказы в местных жаргонных газетах, плативших своим сотруд­никам ничтожный гонорар, они были вынуждены добывать себе хлеб тяжелым физическим трудом. Кобрин работал в швейной мастерской и хлебопекарне, но оказался негодным к физическому труду, потому что его голова постоянно работала над воспроизведе­нием картин из жизни. Либин остался разносчиком газет и после того, как его собственные рассказы, часто весьма талантливые, печата­лись в продаваемых им газетах.

Новый еврейский Нью-Йорк создал и свой народный театр. Поставщиком пьес для этого театра был тот самый Яков Гордин, который накануне погромов 1881 года основал в Елисаветграде «Ду­ховно-библейское братство» (выше, § 22). После распадения этой не­удачной секты Гордин увлекся идеями Льва Толстого, а в 1891 г. пе­реселился в Соединенные Штаты, где пытался основать земледель­ческую колонию-коммуну по образцу толстовских колоний в Рос­сии. Потерпев и здесь неудачу, он стал писать на идише драмы для народного театра в Нью-Йорке («Миреле Эфрос» и др.), а также пе­ределки произведений европейских классиков. Труппы Якова Адле­ра и других талантливых артистов воспользовались этими пьесами для создания народного театра, ставшего большою культурною си­лою в еврейской Америке.

В стороне от этой эмигрантской литературы стояла литература оседлых американских евреев старой германской формации, кото­рых новые пришельцы с Востока называли «ягудим». Эта аристо­кратия Нью-Йорка и других больших городов, имевшая свои осо­бые религиозные конгрегации, имела и свою журналистику на анг­лийском языке (еженедельники «American Hebrew», «Jewish Messenger», «Jewish Comment» и ежемесячник «Менора»). «Амери­канско-еврейское историческое общество» издавало периодические сборники («Publications»), содержавшие исследования по истории ев­реев в Америке. В научной литературе выдвинулись в то время лишь немногие силы, большею частью выходцы из Германии и Австрии. Таковы были теолог-реформист Кауфман Колер, Готгард Дейтш, Ри­чард Готгейль и Сайрус Адлер. К концу девяностых годов они со­единились с еврейскими учеными из Европы для издания монумен­тальной «Еврейской энциклопедии», вышедшей в двенадцати томах («Jewish Encyclopedia», Нью-Йорк, 1901-1906).

В ассимилированных кругах американского еврейства един­ственным динамическим элементом духовной жизни являлась рели­гиозная реформа. Главным ее двигателем был упомянутый раввин Колер, преемник своего тестя Давида Эйнгорна в роли проповедни­ка реформированного «храма» в Нью-Йорке. В 1885 г. созванная им раввинская конференция в Питсбурге приняла следующую радикаль­ную программу: чистый иудаизм должен служить образцом прогрес-

сивной религии, совместимой с выводами современной науки; в Мо­исеевом Законе обязательны только его общечеловеческие мораль­ные заповеди и связанные с ними обряды, но не национальные нор­мы; талмудическое законодательство совершенно необязательно, так как оно противоречит современному миросозерцанию; признавая доктрину бессмертия души, реформисты отвергают чуждые иудаиз­му верования в телесное воскресение мертвых, в ад и рай; они рас­сматривают евреев не как нацию, а как религиозный союз наряду с союзами христиан и мусульман; социальные законы Библии могут разрешить современную проблему классовой борьбы (последний пункт, несомненно, имел связь с тогдашней социалистической аги­тацией среди российских иммигрантов в Америке). В 1889 году было создано объединение реформированных раввинов в организации под именем «Центральная конференция американских рабби», во главе которой стоял до дня своей смерти патриарх реформы Исаак Вайз (том II, § 55). Члены конференции собирались ежегодно и издавали свои научные ежегодники. Конференция 1897 года откликнулась на тогдашнюю сионистскую агитацию следующим решительным заяв­лением своего председателя Вайза: «Честь и положение американс­кого Израиля повелительно требуют, чтобы нынешнее собрание, вы­ражающее чувства американского еврейства, кроме идиосинкразии новых иммигрантов, засвидетельствовало, что оно всецело отвер­гает всякую попытку восстановления еврейского государства». В этом заявлении характерно указание на «идиосинкразии новых иммиг­рантов», под которыми подразумевались и национальное и соци­алистическое движения, тревожившие покой ассимилированных «ягудим».

Однако и в этой ассимилированной среде пробуждалось иног­да сознание, что двигающимся непрерывной цепью густым массам из Восточной Европы суждено сделаться строителями будущего аме­риканского центра. Такое смутное сознание вдохновило юную по­этессу Эмму Лазарус (1849-1887) на стихи, полные национально­го пафоса. Дочь плантатора из сефардов, личный друг известного поэта-философа Эмерсона, Эмма Лазарус впервые почувствовала свою связь с еврейством в тот момент, когда в гавани Нью-Йорка появились перед ней измученные фигуры беженцев из России. В ней пробудился пафос мученичества ее далеких предков, испанских из­гнанников. Она изучила еврейский язык, Библию, историю своего народа, стала писать стихи и рассказы на национальные темы («Songs of a Semite», «The banner of the Jew», «By the waters of Babylon», 1882— 1887 г.), проникнутые любовью к народу-страдальцу и верою в его возрождение. В ряде статей под апостольским заглавием «Послание к евреям» («Ап Epistle to the Hebrews») она высказала свои взгляды на еврейскую проблему в духе романтического сионизма. Вместе с М. Гейльприном поэтесса принимала горячее участие в деле помо­щи русско-еврейским переселенцам, бедствовавшим в нью-йоркском гетто. Ранняя смерть оборвала деятельность Эммы Лазарус, пришед­шей из аристократического общества в юдоль плача Нижнего Горо­да, чтобы делить горе со страдающими братьями.