Глава 5.

Я изнемог и сокрушен чрезмерно; кричу от терзания сердца моего.

(Псал. 37:9).

...Минас очнулся на следующее утро в одиночной камере подследственной тюрьмы ОГПУ23 в Геруси. Он лежал навзничь на каменном полу. Избитое и обнаженное тело нестерпимо ныло и часто вздрагивало. Мучительно хотелось пить. Покусанный распухший язык не вмещался более в пересохшем рту, в котором ощущалось присутствие чего то клейкого и соленого. С усилием разжав челюсти, Минас выплюнул вместе с зубами сгусток крови. Единственным уцелевшим глазом (на месте второго багровел вздувшийся кровоподтек) он увидел, как волчек по ту сторону двери открылся и на него пристально уставился, без веяного выражения, чей то круглый зрачек. Этот мертвящий взгляд, подобный глазу василиска, оледенил душу Минаса и навел его мысли на вчерашний сон. Все случившееся с ним за последние сутки живо предстало перед его духовным взором. Припомнив издевательства и насмешки рыжего и веснущатого следователя в голубой фуражке24, он слабо застонал от безсильной злобы на себя самого.

Горечь разочарования, обманутых надежд и сознания всей непоправимости совершенной им роковой ошибки комом подступила к горлу. В предсмертной тоске и отчаянии, закрыв руками изуродованное лицо, Минас дал волю своему чувству и, уткнувшись головой в сырой угол камеры, глухо и надрывисто зарыдал...

Глава 6.

Как сновидение по пробуждении, так Ты, Господи, пробудив их, уничтожишь мечты их.

(Псал. 72: 20).

Читатель вероятно уже догадался, что кавалерийская колонна, столь опрометчиво принятая незадачливым парторгом за отряд русской освободительной антибольшевистской армии, была ни чем иным, нан крупной группой переодетых артистов „МОСФИЛЬМА“25, занятых большой съемкой какой то новой исторической звуковой кинокартины, действие которой, по сценарию, должно было происходить в горах Кавказа.

...Гортанный голос раздается: «Того — в Сибыр, того — в турму! Шутытъ нэ лубит Джугашвили!..'»26

Хвала ему!.. Хвала ему!..

(Из стихотворения неизвестного поэта).

ЭПИЛОГ.

Сия безпримерная история, став предметом чрезвычайного внимания и изучения следственно-карательных и партийных органов, не сделалась, однако, общеизвестной. Встревоженные власти, опасаясь позорной огласки, предприняли все, чтобы истина была тщательно скрыта от населения.

Минас Симонян, после мучительно-долгого и безцельного „следствия“, был расстрелян. На строго-закрытых партийных собраниях было объявлено, что он арестован за связь с „врагами народа“27. Погибнув сам, Минас невольно навлек дальнейшие беды на своих несчастных земляков. Волна нового террора и репрессий накрыла весь округ. Вечером того же дня, когда разыгралось выше описанное событие, приехали за братом Минаса — Карпо и за всей их родней, исчисленной до седьмого колена, причем 78-летняя полуслепая старуха-мать умерла, не доехав до ворот тюрьмы. Была арестована вся сельская партячейка попозднее, районная партийная головка. Многие из односельчан парторга-неудачника обрели свой конец в гиблых местах Турухансна и Караганды...

Но этим дело не кончилось. Достоверно известно, что все без исключения участники и свидетели происшедшей в горном ущельи трагикомедии были признаны в той или иной мере виновными и понесли наказание. Те из действующих лиц столь плачевно закончившейся киносъемки, кои, по несчастью находясь в первых рядах колонны (считая и простых статистов-драгун), были ближайшими очевидцами всего эпизода, исчезли из жизни, будучи арестованными под различными предлогами: в интересах сохранения всего в тайне, их поспешили убрать.

Актеры „Мосфильма“, исполнявшие роли генерала, полковника, капельмейстера, адъютанта, священника и др. были обвинены в „сочувствии и симпатии к старому режиму“,что „доказывалось“ их черезчур (по авторитетному мнению меценатов из НКВД) натуральной игрой. В результате вспышки эпидемии взаимных доносов и весьма плодотворной деятельности „осведомителей“28, в числе репрессированных очутились и многие из статистов, бывших лишь немыми свидетелями происшествия: на лице одних была, якобы, замечена злорадная и сочувственная улыбка, иные обменивались „особыми“ взглядами, в которых проскваживало „то-то“ и „то то“, и т. д.

Все остальные, находившиеся в тот момент в самых дальних рядах и даже незнавшие толком, что случилось, были приглашены на дружеское собеседование в некое прославленное и сугубо почтенное учреждение, после чего каждому в отдельности, в тиши уютного кабинета, пришлось прослушать краткую, но внушительную лекцию о вреде многоглаголания и пользе молчания, и уйти, оставив свою фамилию в длиннейшем списке „политически неблагонадежных“.

Общая цифра казненных и сосланных по этому случаю, значившемуся в номенклатуре дел следственного отдела НКВД под названием „Ошибка парторга“, достигала нескольких сот человек, включая и членов семей главных обвиняемых, без различия пола, возраста и физического состояния.

Так бесславно для ее участников закончилась столь успешно начатая большая кино-экспедиция, которой было суждено вызвать к жизни „Случай в горах Кавказа“, легший в основу этого повествования.

* * *

Как позже выяснилось, это было еще не все. Однажды, в числе очередного планового пополнения, в острог прибыл матерой враг народа — 97-летний и колченогий колхозный чобан29), вместе с народным вражененком — сыном своей праправнучки, закоренелым в грехах 9-месячным мальчуганом, с ярко выраженными на личике контрреволюционными наклонностями. Оба они, со своими овцами, в то знаменательное утро находились вблизи того рокового места и, ввиду этого, получили по 10 лет каторги, признав себя виновными „в организации вооруженного восстания с целью ниспровержений существующего строя, террористических актах и связи с заграницей“. Удивительный же пацан, кроме всего, пред лицом неопровержимых улик, вынужден был сознаться и „в подпольном издании антисоветской литературы, шпионаже и службе в Белой армии...“