Собрание сочинений в двух томах. Том I
вернуться

Кнут Довид Миронович
Шрифт:

«Моим дыханьем мир мой жив…»

Моим дыханьем мир мой жив. Какой в душе, воскресшей снова, Нежданный радостный порыв! Живу, блаженства нет иного. На этой сладостной траве Лежу, как сверженное знамя. Любовно солнце в синеве Повисло прямо над глазами. Пусть это солнце и трава Исполнятся на век мгновеньем, Когда вселенная жива Одним моим прикосновеньем.

«Паденье тела на закованную грудь…»

Паденье тела на закованную грудь, Как ударяющий по наковальне молот. Но дух расплавленный не может быть расколот, Пока сомнения его смертельный холод Не в силах будет жердью разогнуть. Был свергнут государь, но жив Наполеон Великолепием и тяжестью металла. И не смутит меня паденье с пьедестала, Познавшую, что ты, как древняя Валгалла, Погибнешь, мой возлюбленный Сион.

«Мягкостью своих прикосновений…»

Мягкостью своих прикосновений Сон к земле мое склоняет тело. Я не раздеру покровов лени, Что меня покойницей одела. Ах, цветы в руках моих увяли. Дух застыл в безмолвных чарах тлена. Или зори утра не взорвали Свода моего ночного плена?

«Как на суку повисший плод…»

Как на суку повисший плод, Зарей насыщен небосвод. Земли беременное тело Предчувствием отяжелело. Мой клич избранников зовет.

«Лобзаньями горячих губ…»

Лобзаньями горячих губ Манят ночные небеса Меня в чернеющую глубь, Где чахнет звездная краса. Я в силах чистой устоять. Как вызов брошу гордый взгляд В телесно-бархатную гладь, Где звезды блудные горят.

«Тихий вечер прокрался в мой сад…»

Тихий вечер прокрался в мой сад, И запахло от яблонь и груши. В бледном небе чуть звезды горят. Снова боль беспредельная душит. Наклоняет головки сирень, Засыпают в траве маргаритки, И какая-то черная тень Испугала меня у калитки. Мой уснувший недвижимый сад Сторожат у забора крапивы. В бледном небе чуть звезды горят. Сердце сжалось — и ждет боязливо.

«Не солнце огненным вином…»

Не солнце огненным вином Плеснуло в сердце. Взгляд удава В грудь, опаленную огнем, Проник томительной отравой. Дрожу в безвыходной тоске На легкой ветви робкой птицей. Где ж меч в воинственной руке, Победоносная царица?

«И каждый член пронзает гвоздь…»

И каждый член пронзает гвоздь. Сочится кровь такой струей, Как будто винограда гроздь Зажата крепкою рукой Над брачной чашей роковой. Кричу в безвыходной тоске: Лукавый и неверный род, Как мог на гладкой сей доске, Где даже желудь не растет, Созреть такой прекрасный плод?

«Не услышь души моей стона…»

Не услышь души моей стона, Гордый Бог, Господь Саваоф! Пусть до горнего в высях трона Не дойдет мой зов. Пусть позор моего унынья — Липкий червь — по земле ползет. Не услышь меня, Боже, ныне Со своих высот! Дуб мой срублен, но я восстану. Пьедесталом будет мне пень. И услышь мою осанну В тот победный день.

«И не кляняся Иерусалимом…»

Б. Шлецеру

И не кляняся Иерусалимом, Престолом Божиим, войду в твой дом И буду лишь свидетелем незримым, Ночным хранителем твоих хором. О, этот взгляд затравленного зверя И бледность злополучного лица! Не знаешь, по чьему веленью двери Открылись настежь твоего дворца.

«В лесу дремучем заблудилась в ночь я…»

В лесу дремучем заблудилась в ночь я. Шумит гроза. Глаза горят от слез. Об сук душа изодралася в клочья. О, где тебя искать мне, мой Христос? В лицо мне дождь и ветер хлещут грубо. У всех людей есть дерево иль куст, А у меня пень срубленного дуба, И сердце выжала по капле грусть. Но окруженная травою сорной, Я обнимаю пень мой, как мечту, И, к черному его прижавшись корню, Изнемогаю от любви к Христу.