“Каждый день, каждый час, который вам удается продержаться, делает возможным формирование нового фронта. Я уповаю на то, что группа «Север» так же справится с заданием, как и доблестный «Центр»!”

На тот момент северный котел распадался на глазах. Солдаты толпами переходили на сторону русских, командиры полков и дивизий самовольно устанавливали связь с противником, замкнутые соединения складывали оружие. Когда 2 февраля около 11 часов утра по немецкому времени генерал-полковник подписал указ о капитуляции, армия как таковая уже перестала существовать…

Битва за Сталинград завершилась.

Двадцать две лучшие дивизии и другие части вермахта были уничтожены. Германия потерпела самое сокрушительное за всю свою историю поражение.

На месте боев русские собрали и предали земле 147 200 тел немецких солдат и офицеров.

Более 91 тысячи человек отправились в плен, среди них 2500 офицеров и служащих. Это меньше одной трети от общего рядового состава и примерно половина офицерского корпуса. Из тридцати двух немецких генералов семь человек эвакуировались, один погиб в бою, один застрелился и еще один со 2 февраля 1943 года числился пропавшим без вести. Двадцать два генерала во главе с фельдмаршалом сдались в плен.

Позже четыре пятых из числа рядовых военнопленных умерли от последствий перенесенных страданий, корпус офицеров и служащих сократился наполовину. Из двадцати двух генералов один скончался от рака желудка.

Весной 1943 года генерал-фельдмаршал Максимилиан фон Вайхс, командовавший группой армий “Б” (до ноября 1942 года – Сталинградской армией), и его начальник генерал фон Зоденштерн явились в штаб-квартиру фюрера. Как раз накануне этого визита в Германию прибыла первая почта от немецких солдат, взятых в плен под Сталинградом. Во время обеда господа генералы заговорили о том, сколь значительно, оказывается, число оставшихся в живых, и о великом облегчении, какое, безусловно, испытали их родные и близкие.

Взгляд, которым Гитлер посмотрел на офицеров, заставил их сразу замолчать. После этого фюрер сказал: “Те, кто сражался за Сталинград, должны быть мертвы!”

Перед нами роман. И потому усматривать в биографиях его героев (если это, конечно, не такие заметные и известные фигуры, как фельдмаршал Паулюс или генерал фон Зейдлиц) реальных людей неправильно и, наверное, даже несправедливо по отношению к живым и к мертвым. Тем не менее: в книге нет ничего выдуманного. Описанные на ее страницах события когда-то действительно происходили на подступах к окруженному заснеженными полями Сталинграду и среди его руин. Только время, место и действующие лица автор определил по собственному усмотрению. Он также был участником Сталинградской битвы, и потому в основу книги лег его личный опыт, дополненный рассказами оставшихся в живых солдат, офицеров и генералов, которых ему довелось встретить в плену за те три года, пока шла работа над книгой. И теперь, пользуясь случаем, он хотел бы выразить им всем свою искреннюю благодарность.

Поиски оригинальной рукописи Генриха Герлаха, в известной мере предтечи сталинградского романа “Армия, которую предали” (1957), ставшего в свое время бестселлером, имеют личную предысторию, начавшуюся в переломном 1989–90 году – именно тогда архивы Восточного Берлина впервые открыли свои двери для широкой публики. В ту пору крупнейшее в ГДР издательство Aufbau – неизменный лидер по выпуску художественной литературы – обратилось ко мне с предложением написать статью об Иоганнесе Бехере [65] . Бехер (один из основателей издательства, а с 1954 года первый министр культуры ГДР) памятной осенью 1989 года как никто другой из пишущей братии нес ответственность за “триумф и развал” ГДР, а отчасти и ее литературы. Кем становится “придворный поэт”, если больше нет двора, которому он служит? Что происходит с его литературным наследием? Эти вопросы волновали не только сотрудников Aufbau, которое обладало правами на Бехера и уже выпустило восемнадцать томов его сочинений. На этот раз было решено издать сборник до сих пор неизвестных стихотворений, писем и документов. Проект казался очень заманчивым, поскольку сильно повышал мои шансы попасть в архивы и заполнить недостающие “белые пятна”, которых накопилось немало. У молодого поколения (да и не только у него) Бехер не слыл за “своего” по многим причинам, это имя отложилось в культурной памяти почти безотчетно, отчасти (а может, и в подавляющей мере) из-за того безоговорочного приятия, которое навязывалось сверху и не подразумевало никакой критики. Пафос многолетнего оптимизма, примитивные строфы и рифмы, избитые лирические приемы явно не вязались с переживаемой в ГДР “атмосферой зала ожидания” (Хайнер Мюллер), царившей в 1980-е годы, не вязались они и с другими темами, все более заострявшимися в литературных текстах и не только в них. По мнению Ханса Майера, одного из ведущих германистов послевоенного времени, министр культуры Бехер стал для ГДР “счастливым билетом”. В то же время Майер, знавший его лично и высоко ценивший, подчеркивал, что “противоречий в этой жизни, а следовательно, и в творчестве, не счесть” [66] . Их-то и предстояло вскрыть в готовящемся сборнике, поскольку до 1989 года о подробностях, не отвечавших безупречному образу поэта-коммуниста, предпочитали умалчивать [67] .

Весной 1990 года я сидел в довольно просторном зале Центрального партийного архива СЕПГ (ЦПА) и просматривал досье Иоганнеса Р. Бехера, до того момента засекреченное [68] . И тут приметил у себя за спиной Вальтера Янку – в то поворотное время это была одна из самых заметных в ГДР фигур. Осенью 1989 года в гамбургском издательстве Rowohlt было напечатано его эссе “Трудности с правдой”, переизданное в Aufbau, оно уже через какие-то пару месяцев открыто цитировалось по всей стране, особенно в университетских стенах. Сейчас Вальтер Янка и его жена, притулившись за партой как школьники, читали конфиденциальные документы СЕПГ. Время от времени с их стороны доносились возгласы удивления. В 1956 году против Янки, руководившего тогда издательством Aufbau, был устроен показательный процесс, к которому также привлекли Вольфганга Хариха, Густава Юста, Хайнца Цёгера и Эриха Лёста. Всех их приговорили к нескольким годам исправительных колоний. “За формирование контрреволюционной группы”, – гласило обвинение, которое, несмотря на прекрасную осведомленность, не опротестовали ни Анна Зегерс, ни Иоганнес Р. Бехер, присутствовавшие на процессе. Об этом и шла речь в эссе Вальтера Янки, где он позволил себе заметить об Иоганнесе Бехере следующее: “Когда наступит время и станет возможно заглянуть в государственные и партийные архивы, литературоведам, которые захотят дать беспристрастную оценку личности этого авторитетного писателя, придется нелегко” [69] .

Случилось то, что Вальтер Янка на момент написания работы не брал в расчет совершенно, причем случилось на удивление скоро – осенью 1989 года государственные и партийные архивы открыли свои двери, предоставив доступ к секретным документам!

Мне посчастливилось отыскать досье Иоганнеса Р. Бехера и там в разделе “секретно” – характеристики, написанные Вильгельмом Пиком и Вальтером Ульбрихтом во время их пребывания в Москве, а также конфиденциальные письма, адресованные Бехером Центральному комитету КПГ после попытки самоубийства в московской гостинице “Люкс” – в те времена бывшей прибежищем для многих иностранных изгнанников. В моих руках – кто бы мог подумать – оказалась “медицинская карта товарища Бехера”, и содержащаяся в ней информация, откровенно говоря, не предназначалась для печати. В папке также хранился пятьдесят один отчет о беседах, проведенных Бехером в суздальском лагере для военнопленных № 160, куда в январе-феврале 1943 года попали многие немецкие офицеры 6-й армии вермахта, участвовавшие в битве за Сталинград. Лагеря, предназначавшиеся исключительно для офицерского состава, находились не только в Суздале, но и в Красногорске, Елабуге, Оранках и Войково [70] . Беседы состоялись в начале июня 1943 года, и Бехер не без горечи признал, что на тот момент готовность “бороться за дело мира” выразили лишь единицы. Большинство офицеров отказывались связывать себя официальными заявлениями, уверяли в своей аполитичности и верности военной присяге, не на шутку опасаясь, что их увлеченность антифашистскими идеями неприятно аукнется в будущем, когда война подойдет к концу. В некоторых комментариях проскальзывала нескрываемая разочарованность Бехера: похоже, даже сталинградский опыт не произвел в умах людей настоящего переворота. Вот запись, сделанная после одного разговора:

Бехер пытался привлечь фон Засса в Национальный комитет “Свободная Германия” (НКСГ), который организовывался по инициативе офицеров и эмигрантов для борьбы с гитлеровским режимом. Чем эта попытка закончилась, резюмируют следующие слова: “Фон Засс избегал открыто заявлять о своей политической позиции, так же как в свое время в Красногорске, однако складывается впечатление, будто он, что называется, окончательно «взял себя в руки». Теперь погибнуть вместе с Гитлером вновь стало его намерением. И если этому суждено случиться, значит, такова судьба. Он, дескать, принимал присягу” [72] . Совсем иначе протекали беседы с полковником Луитпольдом Штейдле, который также был родом из Мюнхена и даже плавал в том же спортклубе, что и Бехер, но только несколькими годами позже. “Внешне производит безукоризненное впечатление. Кавалер Рыцарского железного креста, – записывает Бехер. – Его полк принадлежал дивизии Даниэльса, которая в Сталинграде своевременно сдалась русским, предотвратив напрасное кровопролитие – факт, наполняющий полковника гордостью. Как и майор Зефке, Штейдле особо подчеркивает безупречное обхождение с военнопленными в лагере” [73] . Во второй беседе с полковником Бехер прощупывает его политическую позицию. “На вопрос, как он, будучи католиком, отзывается о национал-социализме, отвечает уклончиво: судьбе отдельной личности нет места в его мировоззрении”, – пишет Бехер. На следующий вопрос о том, как “относится офицерский состав к антисемитизму”, Штейдле заверяет, что офицеры “никогда не разделяли многих самых радикальных аспектов национал-социалистического мироощущения. В офицерском корпусе, и соответственно в рядах рейхсвера, антисемитизм никогда не был типичным явлением” [74] . По признанию Бехера, эти разговоры очень продуктивны, и в третий раз со Штейдле встречался уже профессор Арнольд. Преподаватель университета Арнольд (настоящее имя Абрам Гуральский), занимавший должность политинструктора немецких военнопленных, с осени 1941 года проводил профилактические беседы, главным образом с офицерами. В ходе этих встреч ему удалось завербовать капитана Эрнста Хадермана, с которым впоследствии познакомился Герлах. [75] С 1943 года и до конца войны Арнольд становится для пленных офицеров одним из самых авторитетных референтов, и те, в свою очередь, высоко ценят его ум и осведомленность. Так же, как и Бехер, профессор Арнольд видит в Штейдле человека “уравновешенного и прямого”, “интеллигентного и знающего меру”, “настоящего интеллектуала на порядок выше уровня среднего полковника”. В беседе Штейдле сигнализирует о своей готовности “бороться за мир”, но “принять решение сразу не решается, поскольку не располагает достаточно исчерпывающей информацией” [76] . После таких отзывов Иоганнеса Р. Бехера и профессора Арнольда кажется вполне закономерным, что полковник Штейдле принадлежал к числу тех, кто несколько недель спустя входил в круг учредителей инициативной группы по созданию Союза немецких офицеров [77] .