Увидев Маргариту Валерьяновну, он вскакивал со стула, долго, с чувством целовал протянутую руку, спрашивал заботливо:

— Как вы сегодня, дорогая?

Обычно он не уходил вплоть до самого вечера, сидел рядом с Маргаритой Валерьяновной в холле, оживленно беседуя о чем-то.

— И как только языки не притомятся молоть да перемалывать — и, наверно, все одно и то же? — удивлялась няня Кира, однако в то же время замечала одобрительно: — Старые, а не чета нынешним, молодым, вон — словно голубки беседуют, никак наговориться не могут. Должно, любят друг дружечку, один без другого никак не обойдется… — И тут же добавляла от всей души: — Хотя, надо сказать, я его никак не пойму: и как он только с нею справляется? Ведь характерец у нее, такого второго на всей земле нет и не будет!

— Думаете, он ей муж? — спросила Вика. — Вот уж нет! Ни он ей не муж, ни она ему не жена!

— Это ты потому так считаешь, что они «выкают» друг другу? — спросила Алевтина.

Вика решительно покачала головой.

— Отнюдь. Я видала таких вот женатиков, женаты чуть ли не полвека, а один другого только на «вы» и никак не иначе. Нет, просто чувствую: вовсе они не муж и жена, даю голову на отсечение!

Должно быть, Вика безусловно гордилась бы своей проницательностью, если бы знала всю правду такой, какая она есть.

Они и в самом деле не были супругами, Маргарита Валерьяновна и Алексей Александрович. Самые близкие друзья, возлюбленные в далеком прошлом, прошедшие многие жизненные испытания, но не супруги. И никогда ими не были.

Когда-то Маргарита Валерьяновна блистала в одном провинциальном театре, была примадонной, играла заглавные роли в опереттах «Сильва», «Марица», «Принцесса цирка».

А он был гример, всего-навсего, однако заслуженно считался отличным мастером своего дела. Многие актеры называли его «волшебником», и он поистине оправдывал свое прозвище. Досконально изучив особенности человеческого лица, он поистине творил чудеса: к примеру, мог превратить немолодую, некрасивую физиономию в нечто прекрасное, поражавшее издали своей неоспоримой свежестью и юностью. Мог придать любое выражение глазам, одним легким штрихом сделать из бесформенного, вялого рта пленительной красоты губы, из плоского, в морщинах лба — выпуклый, гладкий и чистый лоб…

Однажды, тому уже много, много лет, после спектакля, прошедшего удачно, возбужденная успехом, аплодисментами, возгласами «браво», примадонна попросила гримера проводить ее домой.

Позднее сама признавалась:

— Не пойму, как это все получилось. Так как-то, стихийно… — И добавляла: — Это мой каприз, а я, как известно, со своими капризами не могу справиться…

Разумеется, в скором времени она и думать о нем позабыла, всецело занятая новыми стихийно возникавшими капризами, но он был не в силах позабыть ее, тем более что изо дня в день встречался с нею в театре. Она проходила мимо него с независимым видом, не глядя, а он неизменно провожал ее взглядом. Но не пытался напомнить о себе, боясь быть назойливым, и продолжал тихо, безмолвно, преданно любить ее.

Шли годы. Маргарита Валерьяновна была вынуждена перейти на возрастные роли, потом и вовсе ей стали предлагать роли старух, она взбунтовалась, поссорилась с начальством, перешла в другой театр, а там ее вообще перестали занимать в спектаклях, главный режиссер так прямо сказал ей в лицо:

— Пока что спектаклей со стариками не предвидится…

И она решила уйти и из этого театра. Стала ездить по провинциальным городам, с бригадой актеров, читать рассказы Чехова и Бунина, потом простудилась, долго болела, потом ее перестали приглашать в актерские бригады. Одни отказывали деликатно:

— Нет штатной единицы, как только будет, непременно вспомним о вас…

И не вспоминали ни разу.

Другие рубили сразу же с плеча:

— Старовата, матушка, разъезжать по городам да весям, куда вам…

Пришлось, как она выражалась, уйти со сцены, но вечно помнить о ней.

И вот — настоящая, неприкрашенная старость. Внезапно нагрянувшее одиночество, воспоминания о невозвратном прошлом, стены, увешанные афишами и собственными портретами в различных костюмах.

Друзья, какие были, разъехались в разные стороны, иные умерли в свое время, поклонники тоже отвалились, как не было их никогда, остался лишь один-единственный, верный, неизменный друг, старый гример Алексей Александрович, тот самый, которого она некогда посчитала своим капризом.

Многое изменилось в его жизни за прошедшие годы, он женился, заимел двоих детей, похоронил жену, выдал замуж дочерей, дождался внуков, но все это было как бы прелюдией к основному, самому главному в его бытии — к ней, его звезде, его примадонне.

Однажды он явился к ней, когда она лежала больная, одинокая, всеми забытая, и с той поры продолжал неизменно и верно служить ей.

Нет, он не мозолил ей глаза, не пытался убедить ее жить вместе, хотя, должно быть, теперь она бы наверняка согласилась, лишь бы не оставаться в одиночестве, но каждый миг его жизни был посвящен ей, и только ей одной.

И она, успев привыкнуть к его преданности, к постоянной заботе, стала, как это обычно водится у многих людей, бездумно пользоваться бескорыстной любовью своего давнего возлюбленного.

Он являлся к ней утром, приносил молоко, кефир, свежий хлеб, мясо, картошку, овощи, готовил ей завтрак, обед, мыл посуду, выводил гулять любимую таксу Джуди, потом шел в прачечную за бельем или начинал генеральную уборку в ее крохотной квартире, в то время как она, забравшись с ногами на тахту, читала вслух отрывки из «Ромео и Джульетты».