— Почему? — спокойно спросил Вершилов.

— Потому что я болен, это вам лучше всех известно.

«Что за противный тип, — подумал Вершилов, стараясь не глядеть на Ткаченко. — Просто невероятно отталкивающий!»

На миг он даже испугался: вдруг на его лице отразится антипатия или, чего доброго, отвращение, только этого не хватало!

Он заставил себя улыбнуться, снова сказал нарочно вежливым, спокойным тоном:

— Поверьте, я искренне рад за вас, вы — здоровы, а что может быть лучше здоровья, судите сами?

Вершилов хотел еще добавить, что, к сожалению, люди не всегда ценят этот чудесный дар, здоровье, но Ткаченко бесцеремонно, даже грубо оборвал его:

— Вы мне прописных истин не читайте, я уже и так имею привычку с самого утра газеты читать…

Несколько мгновений Вершилов молчал, потом, стараясь сдержать себя, спросил по-прежнему спокойно, почти невозмутимо:

— Как видите, я с вами вежлив, как оно, в сущности, и положено между людьми, а вы со мной почему-то разрешаете говорить каким-то странным, неуважительным тоном.

Ткаченко не отвел глаз в сторону, не смутился ни на йоту.

— Я вам в последний раз говорю: я болен, и никуда не хочу идти, и никуда не пойду!

Вершилов не выдержал, бросил ручку, встал, прошелся по кабинету.

«Спокойно, — сказал самому себе. — Только спокойно, не взорваться, не наговорить невесть чего, о чем сам же будешь после жалеть…»

Потом остановился перед Ткаченко.

— Допустим, вы больны, а чем, разрешите спросить?

— Чем болен? — переспросил Ткаченко. — Будто бы сами не знаете?

— Как видите, не знаю.

— Я тоже не знаю, — с вызовом произнес Ткаченко.

— В таком случае… — начал Вершилов.

— В таком случае, — снова прервал его Ткаченко, — я отсюда никуда не уйду. Так и знайте!

И, не говоря больше ни слова, круто повернулся, вышел из кабинета, оставив дверь широко раскрытой, однако тут же вернулся, осторожно прикрыл дверь.

«В чем истоки хамства? — думал Вершилов, расхаживая по тесному своему кабинету, не в силах успокоиться, снова сесть за стол. — Почему этот хам разрешил себе говорить со мной таким непозволительным тоном? Почему он считает себя вправе разговаривать так с врачом?»

Спрашивал самого себя и не находил ответа.

Все разъяснилось спустя несколько дней, и разрешилось абсолютно неожиданно.

Ростислав Олегович Ткаченко за несколько лет переменил примерно пять должностей, причем самых различных по своему профилю, был он и директором магазина, и прорабом в одном московском СМУ, и товароведом в тресте ресторанов. Последнее место работы — в некоей подмосковной оранжерее.

Обо всем этом Вершилову поведал следователь ОБХСС, специально приехавший к нему в клинику для конфиденциального разговора.

— Как видите, амплитуда его деловых качеств достаточно разнообразна и широка, — сказал следователь. — И, как нам стало известно, повсюду за ним тянулся, как говорится, темный след. То какое-то злоупотребление, то какая-то недостача, то, в лучшем случае, служебная халатность, однако изо всех своих злоключений Ткаченко удавалось в достаточной мере легко выкарабкиваться, но на этот раз заело. Пустил налево свыше двухсот килограммов первосортной рассады, а денежки чистоганом положил себе в карман, кстати, солидную сумму. И еще тут оказалась налицо подделка документов, что квалифицируется уже по другой статье.

— Понятно, — выслушав следователя, сказал Вершилов. — Только разрешите спросить: при чем здесь наша больница?

— Ваша больница участвует здесь самым непосредственным образом, — ответил следователь, — поскольку именно в ваших стенах преступник нашел надлежащий приют.

— Вот оно что…

— Да, именно так, — подтвердил следователь. — Он рассчитал все: полежит какое-то время в вашем отделении, а пока что, может быть, все, чему следует утрястись, утрясется, все успокоится, тогда ему будет резон выйти и, как вы сами понимаете, снова приняться за свое привычное дело. А до тех пор — прятаться до времени в вашем отделении. Кстати, какие такие особые хворобы вы у него отыскали?

— Никакие, — быстро ответил Вершилов. — Он здоров!

— Завидую, — вздохнул следователь, — поскольку сам еще со студенческих лет мучаюсь язвой двенадцатиперстной.

— А он здоровехонек, — повторил Вершилов. — Но когда я, полагая обрадовать, сообщил ему об этом, он возразил мне, что считает себя больным и никуда отсюда не двинется.

— Мне бы хотелось предварительно побеседовать с ним, — сказал следователь. — Вы мне, пожалуйста, организуйте так, чтобы нам не мешали…

— У него отдельная палата, вам никто мешать не будет…