Женщина была такой, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Груди напоминали земляные укрепления. На гигантской колонне шеи возвышалась одутловатая, бледная луна лица, с которой мерцали глаза - такие большие и темные, что казались бездонными горными озерами. Красивые темно-каштановые волосы были всклокочены и торчали во все стороны, как у безумной. Удерживавшая их шпилька могла бы без труда заменить шампур. Платье, казалось, сшито из мешковины. Руки, державшие сборник церковных гимнов, больше походили на два горбыля. Кожа у женщины была чудесной сливочно-белой, без отметин. Стрелок подумал, что весу проповеднице, должно быть, больше трехсот фунтов. И ощутил внезапное накаленное докрасна вожделение, от которого ему стало дурно. Он отвернулся и отвел глаза.

Соберемся мы у реки,

У прекрасной, прекрасной рееееки,

Соберемся мы у реки,

Что течет близ Царствия Божия.

Замерла последняя нота последнего припева, и на миг воцарилась тишина, которую нарушало лишь покашливание и шарканье ног.

Женщина ждала. Когда все успокоились, она простерла руки, словно благословляя собрание. Жест-напоминание.

– Возлюбленные братцы и сестрицы во Христе!

Неотвязный рефрен. Стрелок на мгновение ощутил смесь ностальгии и страха, прошитых жутким ощущением дежа вю, уже виденного раньше. Он подумал: "Я видел это во сне. Когда?", но отогнал эту мысль. Слушатели - в общей сложности, возможно, человек двадцать пять - погрузились в мертвое молчание.

– Сегодня тема наших размышлений - Лукавый.
– У нее был приятный, мелодичный голос - выразительное, хорошо поставленное сопрано.

По собранию прошелестел шепоток.

– Мне кажется, - задумчиво промолвила Сильвия Питтстон, - мне кажется, что каждого в Писании я знаю лично. За последние пять лет я зачитала до дыр пять Библий, и несчетное число - до того. Я люблю это повествование, люблю всех действующих в нем лиц. Рука об руку с Даниилом я входила в ров со львами. Я стояла подле Давида, когда его искушала купающаяся в водоеме Вирсавия. Я была с Седрахом, Мисахом и Авденаго в печи, раскаленной огнем. Вместе с Самсоном я истребила две тысячи филистимлян и вместе со святым Павлом была ослеплена на дороге в Дамаск. Вместе с Марией я плакала на Голгофе.

Паства тихо зашушукалась.

– Я узнала и полюбила их. Лишь одного... одного...
– она подняла палец, - лишь одного участника величайшей из всех драм я не знаю. Лишь один стоит в стороне, и тень на лице его. Лишь один ввергает тело мое в дрожь, а дух - в трепет. Я боюсь его. Я не знаю, что у него на уме, и я боюсь его. Я боюсь Лукавого.

Новый вздох. Одна из женщин зажала рот ладонью, словно желая сдержать какой-то звук, и раскачивалась, раскачивалась без остановки.

– Лукавого, который явился Еве в обличье Змия, пресмыкаясь на брюхе, извиваясь и ухмыляясь. Лукавого, который ходил среди детей Израилевых, пока Моисей был на горе, того, кто нашептал им сделать золотого идола, золотого тельца, и поклоняться ему в блуде и скверне.

Стоны, кивки.

– Лукавого! Он стоял на балконе с Иезавелью и смотрел, как царь Ахав с криком падает навстречу погибели, и вместе усмехались они, когда псы сбежались лизать от крови жизни его. Братцы и сестрицы, будьте же начеку, остерегайтесь Лукавого!

– Да. О, Исус...
– Мужчина, которого стрелок в первый раз заметил, входя в город - тот, в соломенной шляпе.

– Братья и сестры, он был здесь всегда. Но я не знаю, что у него на уме. Не знаете и вы. Кому дано постичь кружащуюся там водоворотом ужасную тьму? столпы гордыни? не знающее меры богохульство? нечестивое ликование? Безмерное, бессмысленно бормочущее безумие, что входит, вползает, втирается в самые страшные желания и страсти человеческие?

– О, Спаситель Исус...

– Это он возвел Господа нашего на гору...

– Да...

– Это он искушал его, суля весь мир и все радости земные...

– Даааа...

– Это он вернется, когда настанут Последние Времена... а они грядут, братья и сестры, разве вы не чувствуете этого?

– Дааа...

Раскачивающееся, всхлипывающее молитвенное собрание превратилось в море; казалось, женщина указывает на всех - и ни на кого.

– Это он в обличье Антихриста придет увести людей в пылающие недра вечных мук и погибели, к кровавому концу греховности, когда Звезда Полынь воссияет в небе, когда желчь разъест утробы детей, когда женское чрево породит чудовищ и в кровь обратятся деяния человеческие...

– Аххххх...

– Ах, Господи...

– Гооосссс...

Какая-то женщина повалилась на пол, с грохотом колотя ногами по доскам. Один башмак у нее слетел.

– Это он стоит за всяким плотским наслаждением... он! Лукавый!

– Да, Господи!

Какой-то мужчина, надсадно крича, упал на колени, обхватив руками голову.

– Когда вы пьете, кто держит бутылку?

– Лукавый!

– Когда садитесь играть в "фараона" или "глянь-ка", кто открывает карты?

– Лукавый!

– Когда буйствуете во плоти другого тела, когда оскверняете себя, кому продаете душу свою?

– Лу...

– Лука...

– ...кавому...

– Ууу... ууу... ууу...

– Но кто же он?
– пронзительно выкрикнула проповедница (сохраняя, однако, хладнокровие - стрелок чувствовал этот внутренний бесстрастный холод: женщина мастерски владела собой и аудиторией, господствуя над ней). Внезапно он с ужасом и непоколебимой уверенностью подумал: она зачала от человека в черном демона. Она одержима злым духом. И сквозь страх вновь ощутил жаркую дрожь желания.