Стрелок провел мула мимо них и заглянул в сумрачные глубины сарая. Там, в будто бы пробивавшемся сквозь толщу воды свете одной-единственной лампы, подпрыгивала и трепетала тень долговязого старика в фартуке покряхтывая, он подхватывал вилами рыхлое сено, тимофеевку, и размашисто переносил на сеновал.

– Эй!
– позвал стрелок.

Вилы дрогнули, и конюх раздраженно обернулся.

– Себе поэйкай!

– Я тут с мулом.

– С чем вас и поздравляем.

Стрелок бросил в полутьму увесистую, неровно обточенную золотую монету. Звякнув о старые, засыпанные сенной трухой доски, она ярко блеснула.

Конюх подошел, нагнулся, подобрал золотой и прищурился, глядя на стрелка. Ему на глаза попались портупеи, и он кисло кивнул.

– Ты хочешь, чтоб я приютил его. Надолго?

– На ночь. Может быть, на две. Может, больше.

– Сдачи с золотого у меня нету.

– Я и не прошу.

– Тридцать сребреников, - пробурчал конюх.

– Что?

– Ничего.
– Конюх подцепил уздечку и повел мула в сарай.

– Почисти его!
– крикнул стрелок. Старик не обернулся.

Стрелок вышел к мальчишкам, сидевшим на корточках вокруг кольца для игры в шарики. Весь процесс мены они пронаблюдали свысока, с презрительным интересом.

– Как играется?
– общительно спросил стрелок.

Никто не ответил.

– Вы здешние, городские?

Ответа не было.

Один из мальчишек вынул изо рта загнутую под безумным углом самокрутку, свернутую из кукурузного султана, крепко зажал в руке зеленый шарик с черными прожилками - "кошачий глаз" - и пустил его в очерченный на земле круг. Шарик ударил по "ворчуну" и выбил его за черту. Подобрав "кошачий глаз", мальчишка приготовился бить снова.

– Есть в этом поселке харчевня?
– поинтересовался стрелок.

Один из ребят, самый младший, поднял голову и посмотрел на него. В углу рта у мальчугана красовалась огромная лихорадка, а глаза еще не утратили простодушия. Их до краев заполняло потаенное, смешанное с интересом удивление - это было трогательно и пугало.

– У Шеба можно съесть кусок мяса.

– В вашем трактире?

Мальчонка кивнул, но ничего не сказал. Глаза его товарищей сделались недобрыми, враждебными.

Стрелок коснулся полей шляпы.

– Весьма признателен. Приятно знать, что в этом поселке у кого-то еще хватает мозгов, чтоб говорить.

Он прошел мимо них, взобрался на тротуар и двинулся в сторону центра, к заведению Шеба. За спиной раздавался чистый презрительный голос другого мальчишки - еще совсем детский дискант: "Травоед! Давно трахаешь свою сестру, Чарли? Травоед!"

Перед заведением Шеба подмаргивали три яркие лампы - одна была прибита над перекошенными двустворчатыми дверями, две других располагались по обе стороны от них. Припев "Джуда" мало-помалу затих, на пианино забренчали другую старинную балладу. Голоса шелестели невнятно, как рвущиеся нити. Стрелок на миг задержался у дверей, заглядывая внутрь. Посыпанный опилками пол, возле столов на шатких ножках - плевательницы. Дощатая стойка на козлах для пилки дров. Захватанное липкое зеркало за стойкой отражало тапера - вертящаяся табуретка придавала его спине неподражаемую сутулость. Переднюю панель пианино убрали, так что можно было смотреть, как во время игры на этом новейшем техническом достижении вверх и вниз ходят соединенные с деревянными клавишами молоточки. За стойкой стояла трактирщица, светловолосая женщина в грязном синем платье. Одна бретелька была заколота английской булавкой. В глубине помещения вяло выпивали и играли в "Глянь-ка" человек шесть городских. Еще с полдюжины местных неплотной кучкой сгрудились у пианино. Четверо или пятеро - у стойки. И рухнувший лицом на стол у двери старик с буйной седой шевелюрой. Стрелок вошел.

Головы повернулись. Стрелка и его оружие осмотрели. На мгновение воцарилась почти полная тишина - лишь равнодушный ко всему тапер, не обращая внимания на вновь прибывшего, легко касался клавиш. Потом женщина вытерла стойку, и все вернулось на круги своя.

– Глянь-ка, - сказал в углу один из картежников, подкладывая в пару к червонной тройке четверку пик. Больше карт у него на руках не было. Тот, кто положил червонную тройку, выругался и передал ему свою ставку, после чего настала очередь следующего игрока.

Стрелок приблизился к стойке.

– Тут можно разжиться мясцом?
– спросил он.

– А как же.
– Женщина взглянула ему в глаза. Должно быть, когда-то она была хороша, но теперь лицо стало бугристым, а по лбу змеился сине-багровый шрам. Она густо запудривала его, но это скорее привлекало к шраму внимание, нежели маскировало его.
– Правда, задорого.

– Представляю. Дай-ка три порции да пива.

Снова неуловимая перемена в общей атмосфере. Три порции мяса. Рты наполнились слюной, языки заворочались, медленно и сладострастно подбирая ее. Три порции.

– Это обойдется тебе в пять зелененьких. Вместе с пивом.

Стрелок выложил на стойку золотой.

Все взгляды обратились к монете. За стойкой, слева от зеркала, стояла жаровня с медленно тлеющими углями. Женщина скрылась в небольшой комнатушке позади нее и вернулась с листом бумаги, на котором лежало мясо. Не слишком щедрой рукой она отрезала три ломтя и бросила на огонь. От жаровни поднялся умопомрачительный запах. Стрелок стоял, сохраняя бесстрастное равнодушие и лишь краешком сознания отмечая, что пианино запинается, картежники сбавили темп, а завсегдатаи заведения бросают на него косые взгляды.