Стрелок убрал револьвер в кобуру.

– Не вздумай повторить, - предостерег он восседавшую в инвалидном кресле Владычицу.

– А коли повторю, ты-то что сделаешь? Снасильничаешь меня?

– Если б мы хотели надругаться над тобой, сейчас ты уже была бы обесчещена очень основательно, - ровным тоном произнес стрелок.
– Больше так не делай.

Он снова улегся, натянув на себя одеяло.

"Господи Иисусе, Боже милостивый, - подумал Эдди, - что за напасть, что за гадство такое..." - больше он ничего не успел подумать, поскольку опять уплыл в измученный сон, и тут воздух расколол новый пронзительный крик Детты. Она орала, как пожарная сирена. Весь пылая от адреналина, сжав кулаки, Эдди снова вскочил - и тогда Детта хрипло, резко расхохоталась.

Эдди поглядел на небо и увидел, что с тех пор, как Детта разбудила их в первый раз, луна сместилась меньше, чем на десять градусов.

"Она собирается и дальше вытворять то же самое, - устало подумал он.
– Спать она не будет. Она будет следить за нами, и когда убедится, что мы погружаемся в глубокий сон, туда, где заряжаешься новой энергией, разинет пасть и снова начнет вопить. И так - снова и снова, пока реветь станет нечем".

Смех Детты вдруг смолк. К ней приближался Роланд - темный силуэт в лунном свете.

– Ты, белый, не подходи, - проговорила Детта, но в ее голосе слышалась нервная дрожь.
– Ничего ты мне не сделаешь.

Роланд остановился перед ней, и Эдди на миг уверился - полностью уверился - что терпение стрелка истощилось и он просто прихлопнет эту бабу, как муху. К его величайшему изумлению, вместо этого Роланд опустился перед ней на одно колено, точно поклонник, решившийся просить руки и сердца.

– Послушай, - сказал он, и Эдди с трудом поверил своим ушам, так нежно прозвучал голос стрелка. Не менее глубокое удивление юноша заметил и на лице Детты, только там к нему примешивался страх.
– Послушай меня, Одетта.

– Чегой-то ты величаешь меня О-Деттой? Меня звать по-другому.

– Заткнись, курва, - прорычал стрелок и прежним мягким, нежным голосом продолжил: - Если ты слышишь меня и если ты вообще можешь с ней совладать...

– Чегой-то ты так со мной говоришь? Чегой-то ты так говоришь, будто с кем другим толкуешь? Кончай свои беложопские фигли-мигли! Сей же момент, слышишь?

– ...не давай ей разевать пасть. Я могу заткнуть ей рот кляпом, но не хочу этого делать. Твердый кляп - дело опасное. Бывает, люди и насмерть задыхаются.

– А НУ, ХВАТИТ, КОЛДУН СРАНЫЙ! КОБЕЛЬ БЕЛОЖОПЫЙ!

– Одетта.
– Голос стрелка шелестел, как едва начавший накрапывать дождик.

Женщина замолкла, уставясь на него огромными глазами. За всю свою жизнь Эдди не видел в человеческом взгляде такой ненависти и такого страха.

– По-моему, эта стерва не переживала бы, даже если б и впрямь удавилась кляпом. Она хочет отправиться к праотцам, но, может быть, пуще того хочет, чтобы умерла ты. Но ты пока еще жива, и не думаю, что Детта нечто совершенно новое в твоей жизни, слишком уж она чувствует себя в тебе как дома. Так, может быть, ты услышишь меня и сумеешь хотя бы отчасти контролировать ее, пусть даже выйти к нам ты еще не можешь.

Не дай ей разбудить нас в третий раз, Одетта.

Я не хочу затыкать ей рот кляпом.

Но, если придется, я это сделаю.

Он поднялся и, не оглядываясь, отошел, чтобы опять завернуться в одеяло и сразу же уснуть.

Детта, раздувая ноздри, продолжала смотреть на него широко раскрытыми глазами.

– Врешь, колдун белый, - прошептала она.

Прилег и Эдди. Однако, несмотря на его сильнейшую усталость, на сей раз сон пришел заявить свои права на юношу очень нескоро. Молодой человек приближался к краю обрыва, за которым лежало царство ночных грез, - и всякий раз отшатывался из опасений перед криками Детты.

Примерно часа через три, когда луна уже спускалась с небосклона, он наконец отключился.

Детта в ту ночь больше не кричала - то ли потому, что Роланд напугал ее, то ли потому, что хотела сберечь голос для будущих сигналов тревоги, а может быть - может быть, не более того - потому, что Одетта услышала стрелка и осуществила контроль, о котором он ее просил.

В конце концов заснув, Эдди пробудился вялым и неотдохнувшим. Уповая на чудо, он поглядел в сторону кресла: пусть там будет Одетта, Боже, прошу Тебя, пусть сегодня утром это будет Одетта...

– С добрым утречком, лебедь белый, - сказала Детта, по-акульи ухмыльнувшись.
– Я уж думала, до обеда продрыхнешь. А это нельзя, верно? Против факту не попрешь: нам еще не одну милю отмахать надо, ага? Ага! И сдается, рвать пупок тебе придется, да, можно сказать, единолично тот-то, другой чувак, у которого зенки как у ведьмака, все хиреет, как ни поглядишь, вот что я тебе скажу - хиреет! Думаю, жратву переводить ему недолго осталось - хоть то чудное копченое мясо, что вы, белые, сундучите на случай побаловаться друг с дружкой, с огарками своими недомерочными, хоть что! Ну, погнали, беложопый! Детта не хочет, чтоб остановка была за ней.
– Веки и голос женщины едва заметно дрогнули; Детта хитро скосила глаза на Эдди: - По крайности, с самого начала.