— Давай с нами! Быстро! — заорал кто-то ему на ухо, схватил за капюшон и увлек за собой.

Снова бег. Перед глазами у Мартина кувыркались и мелькали чьи-то тени, рыжие отблески пламени, снова выли трубы и откуда-то раздавались размеренные глухие удары.

Наконец ему удалось остановиться; Мартин обнаружил себя на другом конце монастыря — во внешнем дворе, у самых ворот. За стеной в ночном небе развевались знамена с орлом, а мгновение спустя рядом взвилось еще одно, с золотым восходящим солнцем, раскинувшем лучи по красному полю. И почти одновременно с новым ударом, от которого ворота затрещали и затряслись, раздался хор голосов, выводящий гимн. «Праведная ярость свыше», некстати вспомнил Мартин.

С десяток человек навалились на ворота, но новый удар расшвырял их в стороны, а потом из темноты вывалился Киллиан, растрепанный и с круглыми от страха глазами. Он тараторил что-то, жестикулировал, потом схватил Мартина за рукав и потащил за собой; он лишь успел заметить краем глаза, как от очередного удара створки ворот разлетаются в стороны, а в проеме качается обитое железом рыло тарана. Снова вой труб, во двор, подбадривая себя ревом, устремились десятки воинов в пурпурных сюрко.

— Пригнали… пригнали рассветных братьев, чтоб им пусто было, — на бегу сипел Киллиан. — Вишь, умные какие… сами-то солдаты нас бы не тронули… боятся… а вот если другие святые люди скажут, что можно… что мы вроде как отступники, тогда…

Он хрюкнул, сбился с шага и тяжело повалился на землю лицом вниз.

— Киллиан, ты что…

Тот, растерянно моргая, попытался было приподняться, открыл было рот, чтобы сказать что-то, а потом глаза Киллиана вдруг стали пустыми, руки разъехались, он снова упал и уже не двигался. Только тогда Мартин заметил, что между лопаток у него торчит арбалетный болт.

— Киллиан!

Он застыл, на мгновение совсем потеряв голову от страха, не соображая, куда бежать и что делать, только беспомощно обводил взглядом двор.

В ворота, торжественно распевая гимн о гневе неба, обрушивающемся на отступников, входила колонна монахов ордена Рассвета; в руках факелы, и танцующие языки пламени выхватывают из темноты мечущиеся в панике фигуры. Некоторые, и беженцы, и братья Чистого Неба, пытались дать солдатам отпор, но большинство спасались бегством, а многие уже лежали в пыли убитыми или раненными.

Вопли, визг, отчаянный плач женщин и детей; солдаты ломились в двери странноприимного дома, другие преследовали не успевших убежать. Мартин беспомощно смотрел, как один из них ткнул копейным древком какую-то старуху из деревенских. Та упала, попыталась было отползти в сторону, но проходящий мимо рассветный брат в красной рясе небрежно коснулся ее факелом, и платье на женщине вспыхнуло. Копейщик заржал, огляделся и поймал взгляд Мартина.

Тут он наконец пришел в себя, развернулся и бросился бежать, затылком чувствуя, что венардиец гонится за ним. Мартин промчался мимо здания церкви, у входа которой возились монахи ордена Рассвета, споткнулся о чье-то тело, едва не упал; оглянулся через плечо и увидел, что был прав — копейщик бежал следом, скалился и орал что-то.

Он бросился дальше, увернулся от чьей-то руки, которая чуть не схватила его, метнулся в одну сторону, в другую, нырнул в первую попавшуюся дверь.

Трапезная. Здесь было тихо, безлюдно и почти совсем темно — большинство светильников были сброшены на пол, пара факелов, что остались на стенах, догорали. Разбросанная везде снедь и кухонная утварь, перевернутые столы…

Нужно спрятаться. Забиться в какой-нибудь угол, и…

Топая и тяжело дыша в полутемный зал вбежал венардиец. Мартин снова замер на месте — он понимал, что нужно спасаться, бежать — вон, в другом конце трапезной еще одна дверь — но тело отказывалось слушаться. Он мог только медленно пятиться, не сводя глаз с приближающегося солдата. Копейщик неторопливо подходил ближе и ближе, утирал пот со лба и ухмылялся.

— Добегался, крысеныш, — просипел он. — Ну и где твои дружки-гоблины, а? Не помогут тебе? Изменник, паскуда такая…

Шаг назад. Еще шаг, а потом плиты пола стали скользкими, в мгновение ушли из-под ног, и Мартин, не успев даже вскрикнуть, опрокинулся на спину, да еще приложился о пол затылком. От боли из глаз посыпались искры. Венардиец снова расхохотался и медленно, не торопясь, зашагал к Мартину, пинками отбрасывая в стороны валяющиеся на полу миски, кувшины, куски хлеба и овощей.

— Сейчас, — весело пообещал он. — Сейчас я тебе кишки выпущу и на копье намотаю.

Тяжело дыша, Мартин отползал назад. Страх куда-то ушел, просто не хотелось умирать так глупо и жалко, даже не сопротивляясь. Его рука наткнулась на что-то. Что-то продолговатое, деревянное. Он провел пальцами дальше и ощутил, как вспыхнула и погасла боль, а по коже побежали горячие ручейки.

Спасибо, небо.

— Добегался, — опять злорадно проговорил венардиец. Он был уже совсем рядом, замахнулся, и тогда Мартин, приподнявшись на локте, выбросил вперед руку с ножом. Обычный нож, щербатый, с отколотым кончиком острия, которым он сотни раз нарезал хлеб, вонзился в незащищенную кольчугой внутреннюю часть бедра. Солдат заверещал неожиданно тонким голосом, выронил свое оружие и схватился за ногу. Он заковылял прочь, зажимая рану обеими руками, поскользнулся сам и грохнулся на пол.