Священник, пожилой мужчина, посмотрел на прихожанку. Алёна не могла понять, знает он, что о ней говорят в деревне или нет. Робея, она подошла ближе и попросила разрешения поговорить.

Прийти сразу на исповедь она не рискнула, боялась, что прогонят её у всех на глазах. Священник кивнул.

Мысли в голове Алёны побежали одна за другой. Она неожиданно начала говорить о своём детстве, о том, что не понимала, почему её никто не любит. Про дружбу с Тимуром, которая была для неё отдушиной, про его защиту и заботу. Когда дошла до пропажи мужа — разрыдалась.

Запах ладана, проникающий в нос, будто обнажал душу, вытаскивая на поверхность глубоко спрятанную боль. Священник внимательно слушал её, не перебивая, лишь кивая головой.

Потом Алёна рассказала про Аню, её лживые сплетни, про сгоревший магазин, и то, что продавец видела, как к ней приставал хозяин.

— Она же сразу меня обвинила, — оправдывалась девушка. — А мне ведь только Тимур нужен… И так всегда: никто не встаёт на мою сторону, все только уличить хотят.

— А ты повода не давай, — ответил священник. — Того, кто по законам Божьим живёт, людская молва не трогает. А ты вон как себя ведёшь: со староверами общаешься, помощь от них принимаешь, к бабке в соседнюю деревню ходишь. Думаешь, не знаю? Всё я вижу, от меня твои проступки не укроются.

— Староверы? — переспросила Алёна, пытаясь вспомнить, кто это.

— Да, у нас в лесу деревня староверов. Они давно уже ушли, когда от церкви нашей отказались. Считают, что их вера правильная! — последнее предложение служитель сказал с усмешкой.

— Так вот что это за люди! — воскликнула Алёна. — Они помогли моей дочке появиться на свет. Не знаю, что бы без них было. Но почему все молчат, будто это тайна какая?

— Потому что недобрые дела там творятся, — ответил священник, — уже давно замечено, кто с лесными поведётся, у того вся жизнь наперекосяк: то погибнет, то в лес уйдёт и не вернётся. Они ведь раньше появлялись у нас в деревне. Местные их не любили, всё поддеть пытались. А те отвечали. Так слово за слово, и разругались окончательно. А одна из их женщин пожелала что-то, и на следующий день в наших дворах вся животина полегла. Ветеринар приезжал — только руками развёл. Мужики наши пошли — сжечь их деревню пытались, но те огонь потушили, а мужики потом один за другим на небеса ушли. С тех пор староверы перестали у нас появляться. А наши — ходить в ту часть леса. А если кто упоминал о них — у того во дворе беда случалась. Так и перестали, чтобы не накликать. А когда ты в лесу потерялась — я сразу понял, что вернётся беда.

— А почему вы не боитесь о них говорить? — спросила Алёна.

— Я крепкой верой защищён, меня их наговоры стороной обходят, — был ответ.

Алёна внимательно слушала священника. Наконец хоть кто-то рассказал ей, что происходит. Но в её голове никак не укладывалось то, что люди, которые дважды спасли её, могут быть плохими.

«Почему они помогают мне, раз с деревенскими не дружат?» — подумала девушка и только открыла рот, чтобы спросить это, но собеседник опередил её.

— Я вижу, ты их символ носишь? — спросил он, указывая на браслет.

Алёна вдруг вспомнила, что хотела спрятать его за рукавом кофты, но не получилось.

— Я не знаю, откуда он взялся, — объяснила она. — Я когда из леса вернулась, он уже на моей руке был, и не снять его.

— Снять всё можно, было бы желание, — ответил служитель и отошёл.

Вернулся он, держа в руках ножницы, большую свечу и молитвенник.

— Давай руку, — сказал он Алёне.

Она протянула вперёд руку с браслетом. Сердце тревожно забилось. В голове давно был туман от царящих вокруг запахов, а от слов священника он только усилился. Во рту пересохло. Алёна даже перестала замечать холод, чувствовала только тошноту, подкатывающую к горлу.

Кожа под браслетом неистово горела, девушке хотелось одёрнуть руку и убежать. Но она робела перед церковным служителем и стояла смирно. Детский страх непослушания в церкви сковал её.

Служитель взял руку Алёны и ножницами срезал браслет с её кисти. Красные нити упали на пол, как полоска крови. Алёне вдруг стало совсем нехорошо.

«Не снимай браслет, — всплыли в голове слова свекрови, — может, это твоя единственная защита».

А священник тем временем что-то читал, девушка разобрала только последние слова:

— Снимаю с тебя путы тёмные, во имя Отца, и Сына, и святого Духа.

Алёна пошатнулась и чуть не упала.

— Ничего, ничего, — проговорил священник, — скоро легче станет. Крепко они тебя держали.

Девушка смотрела на нити, лежащие под её ногами, и ей хотелось схватить и вновь связать их. Но она не могла пошевелиться.

— Сорок дней будешь ходить на службы, — продолжал священник, — ни дня не пропусти. Грехи тебе надо замаливать да веру истинную вспоминать.

Алёна не помнила, как добралась до дома. Ноги подкашивались, а нежданно начавшийся снег застилал глаза, холодный ветер забирался под одежду, унося последние крупицы тепла. Ноги, замёрзшие от долгого стояния, совсем окоченели и не слушались.

Девушка еле дошла до дома свекрови, у которой оставила дочь, и без сил опустилась на скамью в сенях. Прислонившись спиной к стене, Алёна вдруг заплакала. Сама не понимая, что щемит её сердце. А перед глазами стояли красные ниточки браслета, лежащие на холодном полу церкви.

— Я сам их сожгу, — сказал священник, когда Алёна хотела подобрать остатки браслета.

Так и остались они там, будто частички её самой…

Свекровь внимательно посмотрела на девушку. Заметила, что на побелевшем от холода запястье нет больше красной ниточки. Только отметина яркая, как полоска от острого лезвия.