— Ивушка, встань, — зовет она.

Слушаюсь. Поднимаюсь и оборачиваюсь. Алла Теодоровна так смотрит, что кожу натуральным образом покалывает. Неописуемое ощущение.

— Вот. Как-то так, — развожу руками и оглядываю себя. — Купальник шикарный, правда? Я поражена до глубины души.

Бело-золотистый, расшитый камнями и стразами. Прическу я сама сделала, с макияжем помогла визажист.

— Моя девочка, — шепчет Андреева. Качает головой. — Лучшая. Моя лучшая, золотая девочка. И никакая травма это не изменит. В моем видении олимпийское золото твое. И всегда будет твоим.

Улыбаюсь широко. Подхожу и обнимаю тренера от всей души. Слезы подступают. Слава богу, макияж водостойкий, иначе можно было его испортить этой эмоциональной минутой.

Я впервые с момента травмы надела купальник. Тренировалась до этого в спортивных костюмах, лосинах, шортах. Казалось, в купальнике буду глупо выглядеть. А еще мешал внутренний барьер. Я перелистнула страницу и до смерти боялась заглядывать в прошлое. Вновь почувствовать боль.

Но боли, как ни странно, нет. Только славная ностальгия.

— Спасибо, Алла Теодоровна. Вы изменили мою жизнь, и я всегда буду вам благодарна за это.

Она повторяет свою любимую фразу:

— Есть дети, которых рожаешь сама. А есть те, кого рожает другая женщина, но смотришь на них и чувствуешь — мое. Моя кровь, плоть, характер. Ты это поймешь потом, Ива, когда вернешься к карьере тренера. — Алла Теодоровна делает паузу и заключает: — Ты — моя. И ничто этого не изменит.

— Для меня честь выступить на вашем юбилее.

Мы тепло обнимаемся.

Минутка нежности заканчивается, и Андреева продолжает по делу:

— Ты хорошо отдохнула в декрете, пора возвращаться в мир спорта. Пусть этот день станет началом.

Я серьезно киваю. Пусть.

— «СоларЭнерджи», собаки, никуда не делись после происшествия. Имей в виду. Врач настаивал поехать в больницу, но они остались все. Будь готова, что твой бывший муж по-прежнему трется в зале. Ума не приложу зачем.

Она вновь разглядывает меня, прищурившись. Думает о чем-то своем.

— Это ничего. Если хотят, пусть смотрят. Я не буду прятаться.

— Сочувствую Руслану. Он лично обещал мне хорошо пристроить Корнева, и от слова я его не избавлю даже после гнусной выходки мальчишки. Хотя соблазн вышвырнуть Никиту из спорта велик. В конце концов, в своем хоккее пусть творят что хотят, но на моем празднике это недопустимо!

— Недопустимо. Согласна. Корнев повел себя отвратительно. Софья Михайловна, наверное, сквозь землю провалилась.

Софья Михайловна — мать Никиты, а еще тренер, что работает с Андреевой много лет.

Алла Теодоровна делает взмах рукой.

— Повезло, что Равский живучий. Вадик сказал: «Не дай бог бы помер». Но опять же, тогда бы мне не пришлось извиняться! — мрачно шутит она.

— Вы извинились перед Алексом?

— Конечно. Поистине незабываемый юбилей!

Я прыскаю.

— Он вам не хамил?

— Нет, у нас было что-то вроде обоюдного принесения извинений. Алекс тоже молодец: сшиб мотоциклиста шлемом! Ничего себе месть! Но, по секрету, было красиво, — посмеивается Алла Теодоровна. — Я бы на его месте поступила так же.

— Да, он такой. И живучий, и умный, и резкий.

— Мне жаль, что так вышло с ним. — Андреева меняет тон, и становится понятно, что речь больше не о мотокроссе. — Я хотела как лучше, попросила мужа, он Яниса... Спать не могу, после того как Равский вернулся. Я... — Она вдруг непривычно осекается и делает вдох. — Я все думаю, что Алекс тебе что-то сделает. Он опасно на тебя смотрит.

Я быстро перебиваю:

— Вам не за что извиняться. Вышло, как вышло. У особенных девочек особенная жизнь. Я найду решение.

Алла Теодоровна кивает. Еще раз придирчиво меня оглядывает. Хмурится и поджимает губы. Как делала всегда, когда я, еще подростком, мерила новые купальники. Я тогда замирала в панике, дышать боялась. Понравится тренеру или нет?

Смеюсь вдруг! Воспоминания нахлынули!

Не та уже, конечно, спортсменка. И грудь выпирает, и попа в наличии. Когда я была в сборной, весила сорок четыре килограмма, сейчас — аж пятьдесят. Но после шестидесяти этот вес кажется идеальным.

— Я втянула живот, — сообщаю нагло.