– Спасибо. Не ожидал… Но спасибо.

Я протянул старшему гридю руку, и тот, недолго помявшись, крепко сжал ее, подняв на меня вымученный и чуть ироничный взгляд:

– За что благодаришь, тысяцкий голова?

Последнее он выделил ехидной интонацией, после чего продолжил:

– За то, что град свой защищаю, с татарами сражаясь? Или что в спину тебе не ударил?

Последнее прозвучало уже чуть тише и притом максимально откровенно. Словно эти слова есть приглашение к ненужному сейчас, во время короткого отдыха, крайне сложному разговору. Но все же я спросил прямо:

– Ненавидишь меня?

Еруслан ухмыльнулся и ответил вроде развязно, но при этом с каким-то потаенным страданием, отзвуки которого я расслышал в его голосе, разглядел в кажущемся насмешливым взгляде:

– Да. Всем сердцем ненавижу.

М-да, никаких попыток сгладить… Но так даже лучше.

– И за что?

– А сам что, не догадываешься?

Глухая тоска уже отчетливо различима в словах гридя, и я отвечаю с пониманием:

– Ростислава?

Еруслан на мгновение склонил голову, но тут же поднял ее и с невеселой усмешкой ответил:

– Да, княжна.

А после продолжил с уже нескрываемой болью в голосе:

– И ненавижу я все же не тебя, а себя… Вот ты позволил себе проявить свои чувства, позволил себе смотреть на нее, как мужчина… А я нет. Даже не попытался. Любил на расстоянии, зная, что не про меня цветет сей дивный цветок, а теперь ненавижу именно себя. За слабость, за трусость… Ну и тебя заодно. Потому что ты-то не струсил, потому что рискнул головой – и ведь завладел же ее сердцем!

Я только покачал головой.

– Ну и дела… И что же…

Но закончить вопрос я не успел, впереди, на щитах сражающихся и теснящих поганых воев вдруг ярко полыхнуло пламя! А следом донесся отчаянный вой горящих людей, и тут же засвистели стрелы… Много стрел, полетевших со стороны татар, они разят и убивают ратников, в единый миг сломавших строй и ставших беззащитными без стены щитов.

Мы вскочили на ноги одновременно, я и Еруслан. Дружинник оказался прямо передо мной – так мы стояли в последние минуты сечи. А мгновение спустя он вдруг подломился в коленях и начал оседать назад.

Я успел подхватить гридя, и тут же мой взгляд упал на древко стрелы, торчащей из его горла… Но Еруслан еще жив. Ратник крепко схватил меня за локоть и нашел в себе силы развернуть голову, посмотреть мне прямо в глаза, а после он пророкотал, с видимым трудом выговаривая слова из-за булькающего, рассеченного срезнем горла:

– Защити ее… Убереги…

От отчаянного взгляда и горячей мольбы умирающего у меня мурашки пошли по спине! Быстро кивнув, я ответил максимально уверенно, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо и совсем не дрожал:

– Обещаю… Обещаю, Еруслан! Уберегу!

Но гридень меня уже не слышит – глаза его перестали двигаться, а взгляд застыл. Мой главный недруг, а как оказалось, отчаянный ревнивец, не находящий себе места от раздирающих душу невысказанных чувств, ушел, закрыв меня от стрелы собственным телом… И каким бы подлым он ни казался мне ранее, стойкости, преданности и мужества ему было не занимать…

Бережно опустив старшего дружинника на настил, я выпрямился, подхватив палаш и перекрывшись щитом, готовый вступить в схватку с перешедшими в контратаку гулямами. Но, рефлекторно оглянувшись по сторонам, я замер от ужаса: в бойнице позади я разглядел, как единственный порок метает зажигательный снаряд в башню, что соединяет наш участок стены с соседним! Разглядел также и то, что пламя, пока еще не столь сильное, уже занялось на внешней стороне боевой вежи… А ведь если она разгорится, путь назад для нас будет отрезан – сходни же срублены!

– Все назад! Назад, уходим к башне!!! Микула, уводи воев! Все назад!!!

Светало.

Кюган Годжур по своему обыкновению задумчиво, с потаенной надеждой смотрел в сторону восходящего солнца – что принесет новый день? И каков будет его закат? Сумеют ли его многочисленные нукеры взять упрямую крепость орусутов?

Или великий Тенгри вновь отвернется от своих детей?!

Сегодня все решится – так или иначе.

Еще вчера ближе к вечеру обеспокоенный военачальник послал туаджи к нукерам, отправленным за мороженым мясом. Последние по всем прикидкам должны были вернуться в лагерь с обновленным запасом еды, но не вернулись. Ни в положенный срок днем, ни вечером, ни даже ночью… А поутру вернулся уже посланник, принесший выборному темнику черную весть – на обоз напали, нукеров всех перебили, телеги пожгли. Вал из туш забитого скота стал ниже, и вновь все пространство рядом с ним занято волками, озверевшими от съеденного ими мяса – теперь уже человеческого мяса…

Омрачившую душу кюгана весть не удалось скрыть от тумена, и покоренные вновь забродили душой, да крепко забродили! Не хотят ложиться в стылую твердь здесь, вдали от родных кочевий, окруженные снегами да прячущимися в лесах орусутами, атакующими из засад… Да и сами монголы втайне наверняка разделяют мысли и догадки Годжура – что их поход проклят, что Тенгри отвернулся от них! И сама земля орусутов, духи их лесов и рек восстали против захватчиков, посылая на них морозы, хищников да укрывая в глубине густых чащ и дубрав нукеров врага…