— Надо было прикончить на месте, — устало сказал Хитч. — Зря напрягался только… Долго его держать собираешься?

Я бросил зверя. Подошел к Хитчу. Хитч измерял плотность заморозки у Джи. Плотность в норме, в зеленом секторе. Значит, с Джи ничего плохого не случится.

— Послушай, Хитч, произошло нечто…

— С глазами у него что-то… Сосуды расширены. Потом надо…

Хитч замолчал. И посмотрел на меня. Он выглядел не так, как раньше. Раньше он был таким самоуверенным и бравым, сейчас от героизма ничего не осталось. Хитч был растерян. Я заметил, что его трясло, лицо у него дергалось, мелко так.

— Что с тобой? — спросил я. — С Джи что-то не так?

— Джи? А, нет, все нормально… Потом разморозим… Пара месяцев из жизни, причем по нашему времени… Плохо все… Плохо.

— С Джи все-таки? Джи не так заморозился?!

— Джи ничего, говорю тебе… доберемся до корабля, исправим… Другое плохо…

Хитч указал головой.

— Что?

Хитч отвернулся.

— А где Бугер? — повторил я.

— Это и есть Бугер, — ответил Хитч.

— Что?!

— Бугер.

Я подошел к брезенту, сдернул его.

Бугер лежал на спине. В голове дырка. Длинная, голова Бугера была расколота почти пополам чем-то острым, лезвие вошло прямо между глаз.

Бугер был, несомненно, мертв. В руке он держал большую конфету. И синий дельфин был тут же. И книга.

Так.

Я сел рядом. Так. Что-то происходит… Что тут происходит?!

— Как… Кто? Кто его?

Хитч указал на зверя.

Зверь. Зверь убил Бугера…

Я взял конфету. Бугер не успел ее развернуть и не успел попробовать. Не успел найти свою конфетную фабрику и вообще не успел ничего… И вообще…

— Плохо все, — сказал Хитч. — Плохо… Его уже не разморозишь…

Конфета оказалась вкусной. Ничего вкусней я не пробовал. Самое вкусное, оно…

Хитч поглядел на меня с грустной улыбкой.

— Там еще много конфет. — Хитч кивнул в сторону склада. — Можешь сходить, если хочешь.

Я не понял, шутит он или не шутит, я… Во рту моем расплывался вкус шоколада, я ничего не соображал…

— Он прикончил Бугера, а ты его притащил… Зачем ты его приволок, Алекс?!

— Он может знать, где люди, — ответил я.

— Что?

— Он может знать, где люди. Он может показать…

— Может знать… — усмехнулся Хитч. — Да он сам… Он сам…

— Человек?

Холодно.

Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе, красная? Почему девица красная, ее что, сварили, что ли… Тепло ли тебе… Спросил Дед Мороз. А она ему сказала что-то. А он разозлился и посадил ее в мешок, там были пальцы отмороженные. И ноги тоже отмороженные. И уши. Дед Мороз отнес ее к колодцу и бросил вниз, и там была уже только Матушка Метель со своими снежными перинами…

Тепло ли тебе…

Сказка. Холодно, осень еще, а холодно…

Я открыл глаза.

Боль опять. Везде, даже волосы, все болело. Никогда мне не было так больно, и я точно знал, что больше и не будет. Эта была абсолютная боль, такая боль, что в некоторые мгновения я ее даже не чувствовал.

Я попробовал закричать, но не сумел, потому что горло у меня оказалось забито снегом. Или инеем. Чем-то колючим и холодным. Я перевернулся на колени и закашлялся, кашлял и кашлял, даже ребра затрещали. Снег в горле разлипся, и я закричал.

Я кричал долго, едва легкие заполнялись воздухом, как я выдавливал его криком, и постепенно я начинал чувствовать, что боль отступает.

Тогда я ощутил холод уже по-настоящему.

Я посмотрел на свои руки. Через кожу проступала кровь. Какой-то липкий кровавый пот, мерзкий, похожий на сопли. Он сползал со спины и сразу же замерзал, сосульки притягивали меня к полу, я дернулся, они с треском сломались. Я упал на бок. И заметил — из локтя правой руки торчала черная железная трубка, из нее медленно капала кровь, капала и тоже замерзала, раскатывалась по полу красным бисером. Я дотянулся до трубки, выдернул, отшвырнул подальше.

Я лежал в узком проходе, на самом дне. Сверху падал свет. Бледный желтый конус, холодный, как все вокруг. И снег. Мелкий, почти невидимый, снежная пыль. Полумрак. Поглядел вправо.

На меня смотрел Рыжий. Дикими, безумными, бешеными глазами. Красными. Из правого глаза выкатывалась кровавая капля, она разделилась на щеке — одна струйка ушла ко рту, другая неестественно, против закона тяготения, задралась к уху. Отчего казалось, что лицо Рыжего разрезано на три части острым лезвием.

— Эй, — просипел я, — эй, Блохастик…