"Это опять у меня девяти не стало. Ну, одного ранило, посадили на повозку, а остальные - неужели все убиты? Вчера шесть, сегодня девять, так еще дней пять, и все, роты нет..." - думал Вольхин.

Он настолько устал за последние дни, что болела и ныла каждая клеточка его тела. Голова и ноги гудели, казалось, как провода на телефонных столбах. Неделю он не спал больше двух часов в сутки, перерывы в питании были до суток и более, по обстановке. Бывало такое настроение, что в голову лезли мысли: "Лучше бы убило поскорее...".

– Сынки, берите бульбочки, молока, - женщины, в основном пожилые, в темных платочках, выносили к дороге чугунки и кринки, угощали уходивших от них бойцов. На скамейке возле тлевшего дома сидела старушка в валенках и плакала слепыми глазами.

– Бабоньки, уходите скорее, немцы следом идут!
– кричал женщинам Вольхин. "Село горит, а они с молоком таскаются...", - невольно удивился он.

– Та куда ж мы пойдем, сынки! Вы вертайтесь скорее!
– с плачем ответила одна из женщин.

Так и осталась в памяти у Вольхина эта картина: уходящие вниз по дороге его бойцы, пыльные, как дорога, лишь белеют повязки бинтов у некоторых на головах, горящие избы, женщины с кринками и узелками, и эта слепая старушка в валенках на лавочке. Никогда еще не было ему так тяжело, так тошно, хотя не один десяток деревень так вот оставил, и сотни укорявших женских глаз смотрели ему вслед. Слепая старушка сначала показалась ему его родной бабушкой...

Стиснув зубы и замотав головой, чтобы не завыть от обиды и невыносимой боли в душе, Вольхин побежал догонять свою роту. 17

Полковники Гришин и Яманов и комиссар дивизии Канцедал не ушли ни с обозом, ни с первыми батальонами, а как засели на пригорке на правом фланге, так и отстреливались вместе с какой-то ротой от наседавших немцев, еще хорошо, что без танков. Уже и ротный, худющий мальчишка-лейтенант, передал им, что все уходят, а они все сидели и стреляли, обойму за обоймой.

– Товарищ полковник, все-таки вы командир дивизии, я за вашу жизнь отвечаю. Так мы можем и в плен попасть!
– кричал на ухо Гришину лейтенант Мельниченко.

– Живым я им не дамся!

– Надо уходить, а то попадемся!
– прокричал Гришину Канцедал, и только тогда они, а за ними еще несколько человек вылезли из окопчиков и побежали в низину к лесу правее деревни.

– Яманов остался, Иван Тихонович!
– оглянулся Канцедал.

Гришин быстро вернулся к окопчикам.

– Ты что, умом тронулся? Уходить!
– свалился он рядом с Ямановым.

– Сколько можно отступать? Ты думал об этом?
– зло ответил Яманов, лихорадочно блеснув глазами на черном от пыли и загара лице и передернув затвор винтовки.

"Ну, точно тронулся..." - и Гришин силой потащил его за рукав из окопчика.

Капитан Шапошников, когда из Церковищ ушли последние подразделения его полка, еще раз осмотрел горящее село в бинокль, то и дело встряхивая головой, потому что глаза сами закрывались от усталости, когда он приникал к окулярам бинокля.

На поле за Церковищами стояли и густо дымили восемь танков.
– "Четыре подбили в первой атаке, и до самого отхода поджечь не сумели, когда же остальные?" - подумал Шапошников.

Три новых подбитых танка горели в районе обороны батальона Калько и один напротив батареи Терещенко.

– Когда ты успел три танка поджечь?
– спросил Шапошников у Калько, когда догнал его через полчаса в колонне.

– Стали уже уходить, они, видно, заметили это, рванулись догонять, вот их связками и подожгли. Я специально для этого четверых оставлял.

– Потом подашь мне фамилии тех, кто подбил.

– Есть, сделаю, как остановимся.

"Двадцать минус восемь, неплохо", - подумал Шапошников, но в голову все лезли тоскливые мысли: "А чего это стоило, сколько опять людей положили... Вот догонят на марше и передавят, как котят... Что сделаешь с тремя орудиями... Видимо, действительно мы если не дивизию, то полк точно за собой тащим", - Шапошников вспомнил, что в конце боя в село входила еще одна колонна танков.

Его полк после боя у Церковищ оторвался от противника и шел весь вечер и всю ночь. К утру 15 августа у станции Коммунары их снова нагнали немецкие танки, удалось продержать их здесь до вечера без серьезного боя. За ночь полк снова оторвался от противника и к утру 16 августа переправился через реку Беседь у Белынковичей и встал здесь в оборону.

Растянув батальоны полка насколько возможно пошире вдоль берега и лично обойдя оборону, осмотрев позиции всех трех орудий и всех двадцати пулеметов, Шапошников немного успокоился и решил дальше без приказа не двигаться и обязательно установить связь с начальством. Вскоре к нему подошел лейтенант Шажок и доложил, что рядом по берегу стоит армейский зенитный полк.