Его-то что с нами объединяет? Ну, нас с Тури — понятно, что. Но Корнягу? Что есть в нём такого, чего не найти в тысячах обычных людей, которым путь в У-Наринну ни за что не отыскать?

Не знаю. Просто не знаю. Может быть, когда-нибудь я пойму это. Но для этого нужно будет стать таким же мудрым, как чародеи. Я не могу понять — таков ли Лю? Иногда кажется, что у него множество лиц и множество характеров. Что он может быть одновременно и мной, и Тури, и даже Корнягой. И лекарем Самиром. И Иландом, древним, как небо, хорингом, помнящим Смутные дни от начала времён. И отшельником Гасдом, способным предать во имя непонятных мне убеждений. И Кхиссом, навек оставшимся в Сунарре. И той самой маленькой девочкой, что повстречали мы у вехи железа. И даже Стражем Руд, железным чудищем во главе железной свиты.

Может быть и Лю-старикашка — всего лишь одно из множества лиц, присущих неведомому мне чародею. Всё может быть.

Вдруг я осознал, что не удивлюсь, если окажусь прав. У-Наринна покажет. Умение не удивляться — первый признак мудрости.

Но истинным мудрецом можно стать лишь тогда, когда снова повезёт обрести умение удивляться.

Я чувствовал, что до второго Знака остаётся совсем немного идти. В смысле — ехать, я ведь верхом на Ветре. Скорее всего, я успею ещё до пересвета. Горы на горизонте оставались далёкими и зыбкими, хотя Ветер шёл размашистым экономным галопом. Я уже имел возможность убедиться, что он в состоянии скакать так дни напролёт. Грустная карса отстала, но не потому, что не могла угнаться за конём, а из-за той же грусти. Когда она бывала в добром расположении духа, Ветра она могла и обогнать.

Меня всё больше стал занимать вопрос: почему молчит Корняга? Это болтливое создание словно воды в дупло набрало. Конечно, досталось ему недавно, обгорел, но ведь сам говорит, что ничего страшного. Не сожрало его пламя — значит, оклемается. Непохоже, чтобы он особенно страдал от этого.

Мне кажется, он что-то чувствует. Что-то очень неприятное, но мне говорить либо не хочет, либо побаивается.

Я придержал Ветра и пустил его шагом. Пусть отдохнёт, порядком уже отмахали. Хорошо скакать по равнине, расстояния съедаются мигом, не то что по горным осыпям или по лесу — день тащишься, а с места вроде и не стронулся.

— Скажи-ка, пень мой любезный, — обратился я к Корняге, и тот даже ёкнул от неожиданности. Наверное, моя вежливость его поразила. — Слышь, нет?

— Слышу, Одинец, слышу…

Корняга говорил с опаской и плохо скрываемым удивлением.

— Ты чего притих, а? Обыкновенно болтаешь, как сорока, а тут второй день от тебя слова не добьёшься.

— Ну… — протянул Корняга, лихорадочно прикидывая: как бы поудачнее соврать. Но я его видел насквозь.

— Только не нужно сказок, — предупредил я. — Ты тоже что-то чувствуешь?

Корняга поёжился, шевелясь на плече.

— Чувствую, Одинец.

— Что?

— Магию.

— Ты способен чувствовать магию?

— Да. Я ведь тоже, в общем-то, порождение магии.

— Чьей? — неожиданно заинтересовался я. — Хорингов?

— Нет, тех, кто правил этим миром до них.

— Предтечи?

— Да. Но они, понятно, называли себя иначе.

— Как?

— Ар…

Я, вывернув шею, умудрился в упор глянуть на Корнягу. И Корняга осёкся.

— Не знаю, — наконец признался он. — Откуда мне знать?

Действительно — откуда?

— Что за магия? — спросил я, возвращаясь к более насущным вопросам.

— Тоже не знаю. Но она преследует нас. Знаешь, что мне на ум пришло? Ползёт себе жук по столу в тёмной пустой таверне. А над столом склонился человек с лампой в руке, и круг света падает на столешницу. Маленький такой круг, жук едва умещается. Он хочет выскользнуть из круга света, лапами перебирает, спешит, бежит, но человек двигает лампу — и круг света настигает жука вновь. Жук снова бежит — но ему не уйти, потому что в сравнении с человеком и лампой жук — ничто. Он может только подбежать к краю стола и упасть на пол.

— Жуку падение со стола совсем не повредит, — заметил я, поражённый таким поэтичным сравнением. Ну, даёт пень! — Если ты хотел сказать, что мы бегаем по краю стола.

— Но круг света настигнет жука и на полу, — вздохнул Корняга. — Даже если он не разобьётся. К тому же, на полу жука легче раздавить сапогом, чем на столешнице.

— Значит, останемся на столе, — решил я и ненадолго умолк.

По правде говоря, Корняга очень удачно облёк в слова всё то, что я чувствовал. А чувствовал я вещь, которую боялся в этом мире сильнее всего.

Охоту. На оборотней. На меня и Тури. Чужая магия кралась по нашему следу, нащупывала нас с карсой, выискивала на пути в У-Наринну. С какой целью — можно и не говорить. Оборотней ищут только затем, чтобы убить. Я знал всего два исключения: лекарь Самир искал оборотней, чтобы лечить, а Лю-чародей отыскал нас с Тури, чтобы послать в У-Наринну. Кстати, ещё неизвестно, не равносильно ли это убийству.

Впрочем, я не верил, что Лю посылал нас на смерть, потому что это ничем не помогло бы ему, чародею. Не имело это никакого смысла. А вот если мы выживем, и все трое прорвёмся к Трону…